Арт-оформление: Olena Burdeina (FA_Photo) via Photoshop
Эта супружеская пара может перевернуть многие наши представления о мужчине, который практически везде считался почти что эталоном, скажем так, недостаточно серьезного отношения к женщине. Правда, в свой второй брак он вступил совершенно не легкомысленным подростком, а перешедшим сорокапятилетний рубеж (при этом супруга даже была на три года старше) — хватило времени и мудрости поднабраться.
Но чтобы именно он прожил в ровном и благополучном союзе «ровно тридцать лет и три года», как старики из пушкинской сказки, практически не омрачая его ни ссорами, ни изменами (ну разве что чуть-чуть, и то не доказано) — даже поверить трудно.
Ведь речь идет конкретно о Луи-Дьедонне Бурбоне, оперативный псевдоним — «король-солнце», о котором все знают, что по числу облагодетельствованных им любовью дам Казанова с его полутора сотнями ему и в подметки не годится, а Дон Жуан с его 1003 женщинами — вполне реальный соперник.
Ему, конечно, было проще, чем многим, — отказов он не знал, ни малейших сведений о таких невероятных событиях не сохранилось (разве что Анжелика де Сансе де Монтелу, но она же всего-навсего литературный персонаж!). В принципе, это логично: отказ королю — совершенно то же самое, что мятеж, а за мятеж знаете, что бывает? Скорее всего, отказать королю — это еще хуже и карается строже, потому что мятежей во Франции хватало, никакие кары не помогали, а тут как рукой сняло!
Какая же волшебная сила превратила этого стрекозла в человека почти непоколебимой нравственности и апологета строжайшей морали, ради отстаивания этой самой морали не чурающегося ни мерзкого ханжества, ни неслыханных жестокостей?
Пожалуй, у его суженой проблемы были не меньшие — та вообще была дочкой зэка. Родилась она вдалеке от Парижа в городе Ниоре, в маленьком домике неподалеку от тюрьмы, где сидел ее отец, Констан д’Обинье. Человек он был совершенно раблезианский, фальшивомонетчик и убийца, высланный к черту на рога на маленький островок Мари-Галанте в Карибском море. Там она и родилась, а вернулась в метрополию только после папашиной кончины.
Но должна быть субординация: сначала о нем. Как у абсолютного монарха может протекать личная жизнь? Как абсолютному монарху и положено — он приказывает, осчастливленная подданная принимает нужную позу и форму одежды. Его развлечения были поставлены практически на индустриальную основу.
Каждый вечер будущий «король-солнце», как аккуратный чиновник на службу, приходил в то крыло замка, где под просвещенным досмотром мадам де Навай проживали фрейлины королевы, являлся к той из них, к которой заблагорассудится, тратил минутки три на знакомство, ухаживания и изъявление чувств, после чего переходил непосредственно к здоровому, естественному, незащищенному сексу в количествах и вариациях, которые его устраивали. А что было с теми, кто не соглашался? Интересно бы узнать — как я уже и говорил, ни одного описания подобного случая не сохранилось. Да и вряд ли бывало такое. Если бы было — до нас бы дошло, это же был бы неслыханный скандал!
У Франсуазы д’Обинье личные проблемы были существенно серьезнее. Ее протестантское прошлое оставило ей привычку решать вопросы, не повинуясь чувствам, что для католиков типичнее, а путем «ума холодных рассуждений и сердца горестных замет». Ей требовался не чувственный экстаз, а благопристойный и солидный брак, дающий ей достойное положение в обществе. Но как этого достичь, если приданого нет и в помине? Кто польстится на такую — пожилой, нищий, безобразный, больной?
Именно такого судьба ей и предложила. Остроумная звезда многих салонов, молодой и талантливый аббат Поль Скаррон, шутник и обаяшка, вдруг всего в 28 лет оказывается сражен ужасной болезнью, скорее всего, ревматическим артритом, лишившим его возможности свободно передвигаться без инвалидного кресла.
По его собственным словам, более-менее нормально у него могли двигаться только две части тела — язык и еще одна… Наверное, это было правдой, поскольку он осмелился предложить брачный союз очаровательной Франсуазе, будучи более чем вдвое старше и имея в кармане такой же ломаный грош, как и у нее.
Она ему не отказала — такое замужество явно устраивало ее больше, чем монастырь. В который тоже еще было надо найти вступительный взнос. Но их союз оказался значительно лучше мрачных прогнозов. Бедный калека был воспитанным, терпимым и прекрасным собеседником, их дом, который они сами откровенно назвали Приютом Безденежья, стал местом посещения светского люда, который восторгался умом его хозяина и красотой хозяйки, да и какие-то денежки появились — голодная смерть им уже не грозила.
Франсуаза оказалась прекрасной и преданной супругой болящего, мыла его, одевала и кормила, сидела с ним ночами во время кошмарных приступов, боль от которых не глушили даже наркотики, и никогда не оставляла без помощи и поддержки. Судя по его письмам, и он свою супругу просто обожал — и, согласитесь, у него были на это причины!
А жизнь короля пока что полна романов и любовных приключений. Забавы юности беспечной отошли в область преданий — растет количество прекрасных дам, которым король оказывает свое высокое внимание, во-первых, больше раза, а во-вторых, ни от кого этого не скрывая. Текущая королевская метресса уже не никто по имени Никак, и придворные вьются вокруг нее, как пчелы, — мало ли что…
После целой череды очаровательных дам ею становится Франсуаза (тезка!), маркиза де Монтеспан — ее внебрачным детям король присваивает титулы, вплоть до герцогских. Для того чтоб укрепить королевские чувства, де Монтеспан беспрерывно подбавляет в пищу короля различные приворотные зелья, состоящие из костей жабы, зубов крота, человеческих ногтей, шпанской мушки, крови летучих мышей, сухих слив, змеиных глаз, кабаньих тестикул, кошачьей мочи, лисьего кала, артишоков и стручкового перца. Но для нашего рассказа важнее то, что встал вопрос о воспитательнице малолетних детей короля и мадам де Монтеспан.
Заняться этим пришлось нашей героине, отныне — вдове Скаррон. Мучения ее супруга закончились на восьмом году брака. Не ищите иронии — мучения доставляла неизлечимая по тем временам болезнь, брак же был таким счастливым, что многим здоровым парам только облизнуться и не дышать. А тут еще ей предложили воспитывать королевских детей — не совсем законных, но какая разница…
Тем паче оказалось, что вдова Скаррон обладает немалым педагогическим даром (это и в дальнейшей ее жизни проявится не раз). Но радости мадам де Монтеспан по поводу ее гениального решения, позволившего и детям услужить, и подругу поддержать, быстро упали до нуля, и даже до чудовищных отрицательных величин. Почему? Да потому что «от Ромула до наших дней» не так уж много нашлось столь верных способов расстаться с любимым мужчиной, чем представить ему свою лучшую и любимую подругу!
Каждый раз, когда король навещал детей, он встречался там с умной, красивой, тактичной и обворожительной женщиной. Явно он обратил на нее внимание — но есть женщины, которые умеют так себя поставить, что схватить ее в охапку и осчастливить даже подумать неудобно: очень хочется, но нельзя, и все тут!
Внешнее внимание короля начало проявляться с того, что из вдовы Скаррон он превратил Франсуазу в маркизу де Ментенон — приобрел для нее шато де Ментенон с богатыми землями и правами на высокий титул. Причем ни за какого господина де Ментенона ей не потребовалось выходить ради этого замуж — похоже, что такой путь не устраивал короля.
Мадам де Монтеспан наконец-то заметила, что угодила в непонятное положение, и даже осмелилась что-то вякнуть вроде того, что для воспитательницы незаконных детей такие почести как-то не по ранжиру. Людовик был, по общему мнению, человеком рафинированно вежливым и ничего такого ей не ответил. Кроме того, что если нехорошо быть воспитательницей таких детей, то что уж можно сказать об их мамочке?
Симпатии короля к мадам де Монтеспан тают, как снежок в муфельной печи, он начинает ее просто побаиваться — что она завтра подсыплет ему в еду, чтобы ее не разлюбили? Кошачьи сопли, волчьи какашки, серу из ушей африканского бегемота?
Обычно легко определить, когда началась связь Людовика с той или иной дамой — по бешеным тратам и роскошным дарам в ее адрес. Расходы на ту же мадам де Монтеспан были вполне сравнимы с затратами на содержание военного флота королевства. А тут и не выяснишь — мадам де Ментенон даже не думала требовать от сиятельного кавалера всех денег мира.
Более того — мучилась, сознавая, что совершает грех, просила у короля разрешения покинуть двор, даже настаивала, чтобы он уделял больше внимания законной супруге, испанской инфанте Марии Терезии (и он даже принимал по ее просьбе определенные меры в этом направлении). Прекрасно могло бы пригодиться, чтобы надоесть и опротиветь практически мгновенно, но вот ничего подобного не отмечалось — может быть, потому, что в искренности ее слов никто не усомнился?
Между тем король овдовел и снова стал завидным женихом — какие его годы: сорок пять — король ягодка опять! Поговаривают о португальской принцессе, что в качестве кукиша испанцам совсем неплохо: где, как и в наши времена, найти врага лютее близкого соседа? Но король задумчив и молчалив, он о чем-то долго советуется со своим духовником отцом Ла Шезом и вдруг совершает шаг, на который не осмелился (или просто не счел нужным) ни один из его предков.
В такой совершенной тайне, что и год этого события нам точно неизвестен, Ла Шез венчает вдовца Луи-Дьедонне де Бурбона и вдову Франсуазу де Скаррон, маркизу де Ментенон — они соединяются совершенно законным браком. Статус этого брака уникален, это какая-то церемония древних ацтеков — само Солнце женится на прекрасной индианке, Монтесума нервно курит в коридоре!
Так что на всякий случай об этом браке каждая придворная собака знает, но вот народ о нем ни слуху, ни духу, а упоминать о нем вголос, и тем паче в печати, категорически не рекомендуется! Зачем говорить — и так все знают! А почему ж тогда не сказать? Тссс, и думать не смейте — ведь сказано, что и так все знают!
Новую королеву Франции никто не коронует, государственными праздниками никто бракосочетание не отмечает — ну так поженились Луи и Франсуаза, чтобы вместе старость коротать, какое вообще государству до этого дело? Двор, конечно, скучнеет, вместо балов и празднеств развлекаются в основном мессами и молебнами, Франсуаза получает прозвище «Черная королева», причем никакого отношения к шахматам оно не имеет — туалеты дам перестали быть разноцветными, и драгоценности с них куда-то подевались, в моду вошли скромные черно-серые платья до пят без всяких декольте…
В общем, двор, как выражались лихие селадоны недавних времен, стал местом, где даже кальвинисты завыли бы от скуки! Впрочем, малая доза нравственности и даже ханжества шумному французскому двору вряд ли повредила. Да и то, что королевская пассия не растратчица и транжирка, вроде тоже только на пользу — и так на беспрерывные войны денег не напасешься. Пусть занимается королевской душой, лишь бы в политику не лезла, да и невозможно это — за такое еще угодишь в 24 часа в деревню, к тетке, в глушь, в Арденны!
Ой, смешные люди — эти мужчины… Похоже, что они действительно верят в то, что все решают сами, и умные женщины им в этом не мешают. Если бы кто-то и открыл рот высказать какие-то претензии к мадам де Ментенон — думаете, король дал бы ему договорить? Внешне все действительно очень скромно — она живет во дворце, но занимает всего 4 комнаты, в одежде не шикует, несметных сумм не требует, в отличие от той же мадам де Монтеспан, и после своей отставки выжимающей из короля больше миллиона золотом в год, а весь народ знает ответ на загадку «Жена короля, но не королева — кто такая?»
Король обычно работает у нее, но она сидит и вяжет, в дела не вмешивается, все внимательно слушает, но ничего не говорит. Однако все, оказывается, не так просто — у нее просто была своя метода. Франсуаза быстро приучила министров по всем вопросам, связанным с назначениями или наградами, предварительно советоваться с ней. Если нужной ей кандидатуры не было в списке, она мягко намекала, что стоило бы ее внести, и те, кто не хотел неприятностей, этот намек понимали. А во время обсуждения королем этого вопроса она просто ждала.
Если называлась ее кандидатура, вопрос решался мгновенно. Если нет, она вежливо интересовалась, нет ли кого-то еще. А если министров не устраивали предварительные беседы, король вскоре узнавал от мадам де Ментенон, какие эти министры бяки и редиски, причем вся ее нравственность и религиозность совершенно не мешала ей лгать и клеветать — миль пардон, фантазировать и преувеличивать.
В итоге ее фанатический католицизм новообращенной натворил бед, положив конец религиозному миру, установленному Нантским эдиктом Генриха IV. Протестанты десятки лет ни с кем не воевали, усердно трудились, платили налоги, служили в армии, лучшим полководцем Людовика был протестант Тюренн (правда, незадолго до гибели он перешел в католичество, но основные победы одержал в ином, чем королевское, вероисповедании). Кому все это мешало? Людовику, который с детства привык, что ему нельзя перечить, и его второй супруге, которой нелегко дались треволнения, связанные с выходом из веры предков.
Началась омерзительная травля протестантов, не вызванная никакими деяниями против короля и страны — только за то, что по-иному верили в Христа. Указы, ограничивающие права протестантов, сыплются, как из ведра: им запрещают быть нотариусами, прокурорами, судейскими, полицейскими, адвокатами, нанимать слуг католиков, проповедовать, писать богословские труды — всего не перечислить.
Их церкви уничтожали, за обращение в протестантство строго карали, за обращение в католичество выплачивали награды, а деньги для этих выплат собирали с тех протестантов, которые отказывались обращаться в католичество. Но этого было мало — начались драгонады, постои драгунов в протестантских домах, которыми раньше наказывали не платящих налоги, а теперь применили к самым исправным налогоплательщикам. Инструкции драгунам были предельно краткими — «Только не убивать!»
Остальное все было можно — избиения, истязания, изнасилования, издевательства и все такое прочее, свидетельств хватает. Протестанты хотели эмигрировать — им это запрещали, угрожая галерами. В итоге 1500 протестантов попали на галеры, а 200 000 оказались за пределами Франции — как смешны запреты на эмиграцию, мы уже видели. В результате Франция стала совершенно единоверной страной и с этого момента до самой революции проиграла все войны до единой.
В сущности, с момента отмены Нантского эдикта Франция из кризисов вообще не выходила до самой революции. Тем не менее кое-кто настолько глуп, что называет правление «короля-солнце» Золотым веком, и мне даже неохота им что-то доказывать. Людей не переделаешь. В этом торжестве государственной религии над государственными интересами, отравившем королевство таким страшным и медленным ядом, что оно после этого подыхало целых сто лет, есть доля каждого из супругов.
Зато частная жизнь этой экстравагантной пары ничего, кроме восторгов, вызвать не может. Добрый нрав, постоянное внимание и чистосердечная поддержка морганатической супруги помогает заходящему за горизонт «королю-солнце» выдержать унижения и позор бездарно проигранной войны за испанское наследство, и даже добиться довольно скверного мира вместо вполне вероятной мерзкой и постыдной капитуляции, до которой было полшага.
Кстати, сразу скажу о том, что по понятиям того времени (не говоря уже о его поведении в молодые годы) Людовик был весьма верным супругом — если и были какие-то романчики на стороне, то о них даже ничего точно не известно, может быть, и не было их вообще. Франсуаза стоически выносила даже самый ужасный недостаток Луи — не знающий пределов эгоизм.
Разве что когда уже в предсмертной агонии он успел ей сказать: «Скоро мы увидимся снова», она таки сорвалась и грустно заметила: «Подумайте только, какое милое свидание он мне назначает! Этот человек никогда никого не любил, кроме себя». После кончины короля мадам де Ментенон покидает Версаль — она ведь не королева, чтобы быть обязанной оставаться там. Она перебирается в предместье Сен-Сир, где сама же открыла первый во Франции светский пансион для образования благородных девиц, трудится там по мере сил и тихо покидает этот мир через четыре года.
Почему эта история как-то интересна и нам теперешним, живущим на этой планете тремя столетиями позже? Научиться чему-либо с ее помощью мы все равно вряд ли сможем — главное из того, чему учит история, — это то, что она никого ничему не учит, хотя и пытается. Как были когда-то притязания хищных держав на все земли вокруг да около, стремление заставить всех верить и думать одинаково, попытки решать проблемы не как следует, а как хочется, использование личных отношений для собственной выгоды, так это все и будет, никуда не денется.
Как зачаровывали мужчин вне зависимости от их знатности и родовитости на короткое время алые губы и пышный бюст, на чуть подольше — покладистый характер, сексуальная совместимость и умение водить мужика за нос, а на долгие годы — вкус, выдержка и умение делать вид, что принимаешь чужие заботы близко к сердцу, так эти качества и будут зачаровывать, и делать с этим нечего и незачем.
Остается лишь предположить, что нам интересно то же, что и посетившему Францию Петру Первому, когда он попросил мадам де Ментенон об аудиенции. Она спросила, почему он хочет ее увидеть. Он ответил, что желает увидеть по возможности все, что во Франции есть великого. Признаем его правоту — остальное не стоит особого внимания. Тем паче если больше трехсот лет прошло…
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
