БЕСЕДА ФИЛОСОФА И ВРАЧА: медицина и общество (Часть III)
Иллюстрация: Всеволод Швайба. Вечная Ладья. Бумага, тушь, перо
Участники беседы:
Евгений Волченко, врач, кандидат психологических наук, основатель реабилитационного центра Aurum.
Сергей Форкош, украинский мыслитель, доктор философских наук, основатель Института социокультурных трансформаций.
Сергей Форкош: Сейчас я хотел бы взглянуть на медицину немного с другой стороны. Представь себе такую картину. Гуляя по городу, я прохожу мимо разных зданий. Среди них есть здания, которые представляют некоторые социальные и государственные институции. Вот я прохожу мимо школы — перемена, кругом звенящий шум, щебетание детворы. Школа — это институт начального образования, в ней царит свой дух, своя особая атмосфера.
Прохожу мимо церкви — тишина, умиротворение, особая архитектура направлена на то, чтобы человек смог выйти из состояния повседневных забот и окунуться в атмосферу чего-то извечного. Но вот я прохожу здание поликлиники, возле входа стоят люди в белых халатах, которые вышли на перекур. Если отважиться и зайти внутрь, то прежде всего можно почувствовать характерный запах — это запах мира медицины. Из чего он состоит?
Медикаменты, спирт, спертый воздух из палат, рафинированный воздух операционных. Медицина — особый мир. Помню, в школе, когда нас прививали и в класс заходили медсестры, то весь класс в испуге следил за каждым их движением.
Вот одна медсестра положила на стол металлическую коробку, открыла ее, а в ней — бесчисленное количество иголок. Они самым страшным образом пересекались, отчего у меня возникало чувство колючей и колющей стихии. Плавали эти иглы в спирте, наверное.
Скажи мне, а как выглядит медицина изнутри, глазами врача?
Евгений Волченко: Медицина изнутри, глазами врача — это интересный вопрос. Думаю, важно добавить: мы немного идеализируем ситуацию глазами врача, который любит свою профессию.
Медицина как пространство: стекло, металл, кафель. Белый, светло-голубой, металлический цвет. Специфический запах кварцевой лампы, медикаментов, спирта, моющих средств.
В этом всем ощущается холод, напряжение — как ты говоришь, колючая стихия, и теперь появляется медицинский работник (я не акцентирую внимание именно на враче, я начинал, будучи студентом, как младший медработник, затем средний, потом интерн — это синтез переживаний, живущих во мне).
Медицинский костюм, халат. Когда ты надеваешь его, эмоциональная личная жизнь сдвигается на второй план; ясность мысли, холодный рассудок, чистые, ухоженные руки, тепло в сердце, иногда переходящее в спазм (именно через сердце происходит контакт с пациентом).
И если этот контакт произойдет, тогда атмосфера холода, страха, колючей стихии не возникнет, и переживание этого особого мира медицины будет больше соответствовать его предназначению — атмосфере тепла, доверия, добра.
Именно к этому необходимо стремиться тем людям, которые живут и творят в медицине, если не так — им там не место, так как они калечат себя и саму медицину.
С. Ф.: Ну хорошо, вот мы представили некую картину медицины. Сейчас я хотел бы еще раз вспомнить тему боли. Мы ранее говорили о сущности боли, но мне кажется, что можно также говорить и о некой социологии боли или даже о политике боли. Я имею в виду, что боль — это уникальный инструмент власти. Прекратить или смягчить боль — в этом власть врача.
Посмотри только на то, по какой причине пациент приходит к врачу. По собственной ли воле? Если у меня болит зуб, то есть ли у меня выбор? Знает ли об этом врач? Ведь каждый врач также и пациент! Я хочу сказать, что в основе отношений врача и пациента изначально есть некоторое принуждение. Но, с другой стороны, врач часто настаивает на том, что без доверия лечение может не удастся.
Можно сказать, что тут речь идет о власти врача и медицины (как политики боли). Важно ли для тебя, чтобы пациент тебе доверял? И следует еще учесть, что доверие между священником и прихожанином — это одно, между адвокатом и клиентом — нечто другое, а между врачом и пациентом — нечто третье?
Е. В.: Врач несет жизнь в сознание, а священник — сознание в жизнь. Юрист работает в правовом поле социума. Я бы сказал, что отношения между врачом и пациентом, и священником и прихожанином носят более интимный характер, чем отношения с юристом, и фундируются, если можно так сказать, на телесной сущности для священника и сущности тела для врача.
Поэтому характер боли может быть либо, назовем его так — сущностно-телесный (например, муки совести, неудовлетворенность собой, своим творчеством), либо, соответственно выбранной мной терминологии, — телесно-сущностный (зубная боль, ожоговая рана).
У каждого человека болевой порог разный. Один, скажем, больше склонен к телесно-сущностной боли, так как у него повышена чувствительность, а физическую боль он переносит легко, другой, наоборот, не переносит даже легкого прикосновения, от вида шприца падает в обморок (защитная реакция — бодрствующее сознание покидает тело).
В этом смысле доверие к священнику или к врачу играет важную роль, заслужить его очень непросто, но и груз ответственности ему прямо пропорционален.
Можно сказать, что человек находится в поле динамического взаимодействия двух этих полярных характеров боли и, естественно, нуждается в поддержке либо врача, либо священника (в том случае, когда организм сам не может справиться с болью). Тут возникает сложный вопрос: «мы болеем, потому что грешим, или грешим, потому что больны?» Тема открыта.
Вопрос злоупотребления власти над людьми через церковь и через медицину, что особенно проявлено также и в современном социуме, также стоит открытым. Можно даже говорить о некоем социально-политическом «медицинском папстве».
С. Ф.: Но насколько больно наше общество? Если попытаться обнаружить симптомы болезни общества, то есть если представить общество как пациента, который попал к нам случайно и ни на что не жалуется, так как полагает, что он здоров, а то, что все-таки его беспокоит, он списывает на кратковременное расстройство, которое имеет причину внешнюю и незначительную, то какие все-таки симптомы можно выделить в результате первого обследования?
Е. В.: Прежде давай уточним симптомы.
С. Ф.: Хорошо. Вот мы осматриваем нашего пациента. Глаза у него чуть навыкате, зрачки расширены; с одной стороны у него гладко выбрита борода, но почему-то подкрашены глаза; наш пациент сутулый, но активно занимается спортом. Зубы у него неестественно белые.
Говорит он очень быстро. Иногда даже нельзя сказать, где начинается одно предложение, а где заканчивается другое. Некоторые буквы он «проглатывает», а слова не договаривает до конца.
О чем бы ты его ни спросил, все ответы он сводит к себе самому. Но я говорю «он», а это не совсем верно. Понять это нелегко, несмотря на кажущуюся простоту вопроса. И пускай тебя не смущает наличие бороды.
Давай так, чтобы не усугублять вопрос, скажу, что этот пациент без определенного пола. Правда, можно найти черты, которые свидетельствовали бы о принадлежности к одному полу, но ты тут же сможешь найти и противоположные, которые скажут и об обратном. Сам же пациент говорит о себе то «он», то «она», а то и вовсе «они».
Далее, он давно перестал верить в то, что выше его. В общем, он нерелигиозен. Наш пациент очень непостоянен: то он стремится к безупречности и порядку, то впадает в хаос и дикое варварство; то он на Луну собирается лететь, то у него даже денег на еду не хватает; то он считает себя центром мироздания, то ничтожным мхом, что вырос на болоте; то он смотрит в будущее с оптимизмом, то с ностальгией отмечает, что самое важное и лучшее с ним случилось в детстве. В общем, такой нестандартный пациент.
Куда его? На дообследование? Или можно сразу поставить диагноз?
Е. В.: Ты мне представил некий собирательный образ человека — типичный представитель современного общества, задающий в нем тон, стремящийся к лидерству. Говоря медицинским языком — симптоматика человека с преобладающим влиянием в организме симпатической нервной системы.
Другими словами, человека, находящегося в стрессе, неуверенного в себе по сути (симптом сутулости очень характерен в дополнение к описанной симптоматике). Стресс, приток крови к жизненно важным органам (органам, которые он считает жизненно важными в данный момент времени) — соответственно этому можно проследить его ориентацию в социокультурной жизни.
Человек-культурист. Я немного утрирую — но мне нравится это сравнение, так как это определение несет в себе корень слова «культура». Современные культуристы — номиналисты.
С. Ф.: Так какой диагноз?
Е. В.: Я уже в некоторой степени и продиагностировал твоего пациента — если двигаться глубже, то можно познать много интересного в этом направлении. Например, в организме есть и парасимпатическая нервная система, которая имеет также свою симптоматику.
Пока она компенсирует жизнедеятельность организма в таком несоответствии преобладания симпатической нервной системы — человек списывает все, что его беспокоит, на кратковременные расстройства, но когда период компенсации заканчивается, наступает болезнь.
Тут уже возникает запрос помощи, и качество диагностики, и, соответственно этому, предложенная терапия в смысле телесной сущности со стороны врача в понимании сущности тела, играет важную роль для этого организма. Я говорю об организме как в отношении к отдельному человеку, так и в смысле социального организма.
С. Ф.: Но вот наш социальный организм поглотила пандемия COVID. Наш социальный организм много о себе узнал. Мне кажется, что по большей части пандемия проявляла некие аспекты жизни социума, которые находились в некотором «самоочевидном измерении». Например, изоляция.
Изоляция показала уровень и степень нашей зависимости от социального. Можно сказать, что мы во многом увидели (пережили) власть социального над индивидуальным (психологическую, а также экономическую).
Социальное тут — это то, что не «в» нас самих, а нечто, что «между» нами и «для нас». Интересно, что во время пандемии люди начали воспроизводить реальное социальное виртуально.
Вот человек в комнате один. Все его мысли направлены на взаимодействие, на что-то, что не он, и лишь «оттуда» он черпает представление о том, что же «он» такое. Но вот это «оттуда» прервано, иссякло. Наш человек больше не знает, «кто» он. Тревога, паника.
Но другая сторона пандемии показала нам медицину как политику, которая реализует свои собственные властные стратегии. Например, вопросы вакцинации превратились в вопросы границы применения власти.
Тут сразу же стало видно, что медицина как социальная система ничем не отличается, скажем, от системы тюрьмы или школы. Вспомни Фуко и Делеза! Частное для власти — это лишь повод расширить общее, саму себя, на новое, вновь и вновь возникающее.
Е. В.: Да, тут многое пересекается.
С. Ф.: Вот что мне интересно. Почему общество больно властью? Хроническое ли это заболевание или сезонное? Может, оно обостряется от безверия? И что это за вирус — вирус власти? Как власть размножается? Спорами?
Если наступить на ядовитое растение (например, встретить продажного или даже «порядочного» чиновника), то его споры могут попасть через дыхательные пути в легкие, а оттуда эти споры могут поразить даже сердце? Или опылением?
Я представляю себе толстобрюхого шмеля, который еле волочит свое тельце от одного цветка к другому. Воздушно-капельным путем? Вот чихнул министр культуры, и все! Все заражены! Или все же через контакт? Договорняк, подкрепленный рукопожатием.
И есть ли, в конце концов, вакцина против этой заразы? (Признаться, я всегда считал, что единственной вакциной против власти есть философия как осмысленная, волевая практика свободы).
Е. В.: По поводу зависимости от социального я хотел бы кое-что дополнить. Человек познает себя через то, что не он — с этим он взаимодействует опосредованно, через компьютер, например, и теряет себя в сети информационной бездны, в виртуально-социальном. Я заметил, что через год пандемии многие люди жаждали живого общения, находясь в состоянии депрессивной опустошенности.
Когда мы находимся в изоляции и «зависаем» в социальных сетях, социально-виртуальном, нам никто не наступает на ноги, никто не толкает, не кричит на ухо, мы не чуем неприятных и приятных запахов, исходящих от окружающих нас людей, нам не жмут крепко руку, нас не обнимают, и мы не обнимаем, телесный контакт между людьми отсутствует.
Мы не воспринимаем полноценно того, с кем общаемся, и от этого страдает прежде всего наше переживание себя как индивидуума. Мы не можем осязать себя полноценно, не вступая в непосредственный контакт с другим человеком. Отсюда тревога, паника, растерянность, пустота.
С. Ф.: А повлияла ли пандемия на сам процесс диагностирования и терапии?
Е. В.: Что касается Covid, то, на мой взгляд, пандемия вскрыла массу проблем не только чисто медицинских, в диагностике, например, понимание симптомокомлекса болезни в зависимости от стадии патогенеза, проблемы терапии — частая смена рекомендуемых схем терапии ввиду их недостаточной эффективности; вакцинация как профилактика тоже вызывает много вопросов (один мой знакомый уже 5 раз переболел ковидом, на фоне регулярной вакцинации в соответствии с рекомендациями, и это далеко не единичный случай).
Фуко очень актуален в своих рассуждениях, в частности, по теме «политическая медицина». Эпидемия как инструмент завоевания «общественного тела». Дисциплинирование общества через изоляцию и контроль, регламентированное передвижение и т. д. Мне было интересно наблюдать, как сообщалось, что Китай, например (тоталитарное государство), быстро справился с этой проблемой путем изоляции и контроля. Все мы видели, что происходило дальше.
Я с тобой полностью согласен, что философия как осмысленная, волевая практика свободы укрепляет человека в целом, можно сказать, лежит в основе выбора его индивидуального пути становления в гармоничном единстве.
Как врач, считаю, что современная медицина остро нуждается в философии, которую она постепенно растеряла начиная с XX века.
С. Ф.: Спасибо, Евгений, за интересную беседу. Тут мы затронули глобальные темы, надеюсь, что в будущем мы сможем продолжить разговор. Мне интересно обсудить этические вопросы медицинской практики, эвтаназию, например.
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.