«Бомбардируемый Мариуполь напоминает Дрезден или Гамбург 1945 года», — французский философ Брюс Бегу

Источник фото: philomag.com

 

Брюс Бегу (1967) — философ, писатель, занимается феноменологией и экофеноменологией, исследует городской мир, писал о пустоте Лас-Вегаса. В новом эссе «Устаревание руин» выдвигает мысль о невозможности для современного мира вписать память в ландшафт и представляет свой феноменологический взгляд на разрушения промышленных городов.

 

ГОСПОДСТВО ПРИСПОСОБЛЯЕМОСТИ

 

Мы наблюдаем сейчас дезинтеграцию — распад экономической структуры общества. Гипсокартонные здания, заброшенные помещения в виде сараев, урбанизированные однотипные павильоны — о чем они сегодня говорят?

Капиталистическая экономика и ее требования прибыльности не только уничтожают рабочие места и жизни, но и возможность для архитектуры вписать память в ландшафт.

Сейчас мы видим господство текучести, мобильности и постоянной приспособляемости, и нам остается сохранять следы краха, медленного и жестокого.

Происходит переход от архитектуры длительности, прочности, которая, прежде чем превратиться в пыль, сначала проходит через поэтическую стадию руин, к архитектуре, несущей в себе собственный ускоренный распад.

 

О РАЗРУШЕНИЯХ В УКРАИНЕ

 

Руины разрушенных украинских городов приводят к аналогии со Второй мировой войной. В воображении возникает сходство с документальными кадрами прошлого столетия. Бомбардируемый Мариуполь напоминает Дрезден или Гамбург 1945 года.

Разрушение городов войной происходит мгновенно, зрелищно, оно сопряжено с гибелью и ранениями, а потому и с огромными страданиями.

Руины, которые мы видим в Украине, — это руины зданий 1950-х и 1960-х годов. Это большие комплексы жилых домов, вокзалы, объекты инфраструктуры, театры — архитектурные сооружения, связанные с бетоном, а значит — с прочностью.

 

«МУСОРНОЕ ПРОСТРАНСТВО»

 

Что меня интересует больше всего, так это постройки последних 30–40 лет: коммерческое строительство в спешке — голландский архитектор Рем Колхас называет его современным «мусорным пространством».

Эти постройки выглядят настолько ненадежными, что их даже не надо было бы бомбить: достаточно простого щелчка, и все само распадется.

Современная архитектура — ​​это скорее то, что встречается на въезде в города и поселки: ангар автосалона, магазин повседневных товаров и жилые дома спальных районов.

Мы перешли от пирамидальной архитектуры — символа прочности зарождающегося капитализма — к архитектуре потоков, гибкости, ненадежности, которая сменила карту величия на карту немедленной прибыльности.

Эта архитектура ненадежности представляет краткосрочную перспективу. Когда она рассыплется, сразу станет щебнем. «Мусорное пространство» не имеет ничего общего со значениями длительности, солидности. Нынешнее городское и архитектурное производство блестяще проявляет вкус нашего общества к ускоренному разрушению.

 

 

От поэтики древней разрухи, твердой, несмотря на ее медленную деградацию, и располагающей к размышлению о времени, о нашей конечности, об уязвимости, мы перешли к воображаемому миру щебня — грудам разложившихся и неясных элементов.

В чем проблема современного строительства? Между 1830 и 1950 годами архитектура индустриального общества все еще была нацелена на возвышенное. Нужно было строить на будущее, буржуазии нужно было принять символику аристократического мира, чтобы быть частью долгосрочной перспективы. Она хотела соревноваться со славным временем старого мира.

 

КОНЕЦ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА

 

Я — дитя деиндустриализации, которая отмечена чернотой и серостью увядающих пейзажей и разрушающихся ландшафтов.

Период, в котором мы живем, соответствует концу индустриального общества, происходит отказ от заводов и шахт — они уступили место сервисным компаниям и цифровому миру.

Феноменология исследует то, что предшествует логическому сознанию — тому, что Гуссерль называет антипредикативным суждением по отношению к миру жизни, к окружающей среде, к ежедневным практикам, к немым аффективным и телесным переживаниям.

С этой точки зрения город — идеальная площадка для размышлений, так как в нем разворачиваются всевозможные отношения к пространству, к людям, к зданиям.

 

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ВЛЕЧЕНИЕ К РУИНАМ

 

Если руины обречены на исчезновение, причем быстрее, чем мы думаем, если то, что мы сейчас строим, не может рухнуть, то логично, что в качестве компенсаторного эффекта мы привязываемся к тому, что осталось, а именно к промышленным руинам.

Можно сказать, что городское исследование, или урбекс (urbex) — это продукт бессознательного влечения последнего поколения к руинам.

Ninjalicious (настоящее имя Джефф Чапман — прим. ред.) — известнейший урбекер-исследователь из Торонто — в начале 2000-х заметил, что урбекс невозможен в благополучных и коммерческих пригородах, его можно практиковать только в промышленных, институциональных районах, в старых больницах или бараках, которые до сих пор несут в себе представление об истории и долгосрочной перспективе.

Эта любовь к суровым промышленным руинам становится прощальной лебединой песней: мы прославляем наши последние руины и спешим посетить их, заархивировать, потому что мы, несомненно, последнее поколение, которое может это запечатлеть.

Что меня беспокоит в некоторых урбекерах, так это чрезмерный эстетизм их подхода и то, что они слишком быстро устраняют историческое, социальное и даже философское измерение этих мест. Это похоже на социальное лицемерие.

Например, если какой-то завод или больница закрылись, то это произошло из-за глобализации и переселенческого капитализма. Но в урбекс чаще всего этот смысл исчезает, так как его перекрывают впечатляющие снимки, обработанные через фильтры, и красивые подписи к ним.

 

Источник: Philosophie magazine, № 159, 2022

Материал подготовила: Алёна Романова — философ, писатель-журналист.