ДВОЕМИРИЕ: лабиринты и големы Густаво Адольфо Беккера (Часть II)

Валериано Домингес Беккер. Густаво Адольфо Беккер. 1862

Читать часть I

Предлагаем нашему читателю внимательно вслушаться в «Многоголосое вступление» Беккера. Человек, обладающий культурным слухом, легко сможет различить в нем не только голос воображения великого испанского романтика, но и голоса грядущих культурных эпох – ХІХ, ХХ и даже ХХІ веков.

«Многоголосое вступление» – небольшой текст, блестящий перевод которого выполнен с испанского Алехандро Архентино Ницевичем, доцентом кафедры испанской филологии Одесского национального университета. Однако при небольшом объеме его можно считать программным для Беккера и своего рода квинтэссенцией романтической картины мира. Давайте внимательно всмотримся в «приметы» испанского романтизма, и мы наверняка найдем удивительные контрапункты и созвучия с современной нам культурной эпохой.

Густаво Адольфо Беккер (1836–1870), испанский лирик, последний представитель испанского романтизма. В 1850–1860-х годах романтическое искусство еще продолжает занимать формально господствующее позиции в культуре Испании, но в целом оно уже лишилось жизненной силы, внутренне застыло и даже в самых талантливых проявлениях носило печать эпигонства.

Неслучайно последняя яркая вспышка подлинно романтического мироощущения и искусства — творчество Густаво Адольфо Беккера — ознаменована и резким отрицанием непосредственно предшествовавшей поэтической традиции.

Неслучайно и то, что Беккер обращается к поискам совершенно новых выразительных средств, во многом предвосхищая искания писателей рубежа ХХ века — «поколения 1898 года» — и современных поэтов. В этом отношении предлагаемое в переводе поэтическое эссе Г. А. Беккера, анализирующего свои муки творчества и поиски художественного слова, — яркое тому подтверждение.      

МНОГОГОЛОСОЕ   ВСТУПЛЕНИЕ

Перевод Алехандро Архентино Ницевича, доцента кафедры испанской филологии Одесского национального университета

            В сумрачных уголках моего сознания, съежившиеся и нагие, тихо спят чудные детища моего воображения, молчаливо выжидая того момента, когда искусство облечет их в слова, дабы благопристойными предстать на сцене этого мира. 

            Плодовитая, как нищенское ложе любви, и похожая на тех родителей, которые готовы рожать больше детей, чем в состоянии прокормить, муза моя вынашивает и рождает нечто в таинственном святилище моей головы, населяя ее бесчисленными созданиями, которым ни всей моей деятельности, ни оставшихся лет моей жизни не хватило бы, чтобы придать им форму.

            И здесь внутри, нагие и еще бесформенные, перевернутые и перетасованные в неописуемой мешанине, чувствую иногда я, как они приходят в движение и живут какой-то непонятной и странной жизнью, подобно мириадам зародышей, бурлящих и дрожащих в вечном заточении в глубинах недр земли и не в состоянии найти достаточно сил, дабы превратиться при соприкосновении с солнцем в соцветия и плоды.    

            Со мной они идут, приговоренные уйти со мной, не оставляя за собой иного следа, как тот, что оставляет полуночный сон, который утром невозможно даже вспомнить. А иногда перед ужасной этой мыслью просыпается вдруг в них инстинкт жизни, и, волнуясь в некой тихой, хотя и чудовищной смуте, гурьбой ищут, как бы выйти на свет из тех сумерек, в которых они пребывают.

Но! Ведь между миром мысли и миром формы существует пропасть, преодолеть которую может только слово; а оно, это слово, робкое и лéнное, отказывается содействовать этим усилиям. Немые, мрачные и обессиленные, после бесполезных баталий, они вновь впадают в свою давнюю забывчивость. Так спадают к обочинам дорог, если прекращается ветер, отжившие желтые листья, которых перед этим поднял вихрь.

            Этот взрыв страстей непокорных детищ моего воображения и объясняют некоторые из моих лихорадочных состояний. Они есть неведомая причина для познаний, моих восторгов и моих уныний. И вот так, пожалуй, и не всегда верно, я все еще продолжаю жить до сих пор, переживая средь безразличной толпы безмолвную бурю в своей голове. Вот так и живу, но всему есть предел, и всему этому следует поставить точку.

            Бессонница и вымысел все еще продолжают свое зачатие в своем чудовищном супружестве. Их создания, которым тесно уже, как слабым растениям в питомнике, борются, чтоб приостановить свое дивное существование, оспаривая толикой своей памяти скудный сок бесплодной земли. Необходимо открыть путь глубоким водам, которые взорвут эту плотину, ежедневно питаемую живым источником.

            Так идите же! Идите и живите той единственной жизнью, которую я вам могу дáровать. Мой ум вскормит вас достаточно для того, чтоб вы были ощутимы; облачит вас в одежды, может и рваные, но достаточные для того, чтоб вы не стыдились своей наготы.

Мне б хотелось соткать для каждого из вас некий чудесный штоф из утонченных фраз, в который вы могли бы с гордостью облачиться, как в пурпурную мантию. Я хотел бы отточить форму, которая будет вас содержать, подобно тому, как оттачивается золотая чаша, в которой будут храниться ценнейшие благоухания. Но ведь это невозможно.

            Однако мне необходимо отдохнуть; необходимо, так же, как истекает кровью тело, через набухшие вены которого течет и бежит кровь, дать выход мозгу моему, который уже не в состоянии содержать столько абсурдностей.

            Оставайтесь же заточенными здесь, подобно туманному следу неизвестной кометы, подобно рассеянным атомам зарождающегося мира, сеющим по воздуху смерть еще до того, как его создатель успеет произнести fiat lux, разделяющий свет от тьмы.

Не хочу я, чтоб в мои бессонные ночи вновь проносились вы передо мной в необычной процессии, судорожно умоляя меня своими жестами, чтоб я вывел вас к жизни из того лимба, за которым вы обитаете, похожие на бесплотные призраки. Не хочу я, чтоб вместе с этой старой и разбитой уже арфой, растерялись те неведомые еще ноты, которые она в себе содержала. Я желаю посвятить себя немного окружающему меня миру, дабы, освободившись до конца, отвести глаза от того другого мира, который переполняет меня изнутри.

Здравый смысл, являя собой преграду снам, начинает сдавать, и все во мне перемешивается и путается. Мне уже трудно понимать, что же мне снилось, а что же со мной происходило. Мои чувства разделяются между призраками моего воображения и реальными персонажами. Память моя в смятении перебирает даты, дни и имена женщин, ушедших и прошедших, с днями и женщинами, которые если и существовали, так только в моем воображении. Необходимо покончить с этим, выбросив все из головы раз и навсегда.

            И если умереть означает уснуть, я хочу уснуть спокойно в ночь своей смерти, но так, чтоб вы не становились для меня кошмаром, проклиная за то, что я приговорил вас на небытие до того еще, как вы явились на этот свет. Идите же в мир, в соприкосновении с которым вы зачаты были, и оставайтесь там как эхо тех, кто прошел по земле и нашел на ней свои радости и боли, свои надежды и сомнения.                          

            Пожалуй, очень скоро мне придется собрать свой скарб для последнего путешествия. С часу на час может отделиться дух от материи, чтобы вознестись в более чистые просторы. Не хочу я, когда это грядет, уносить с собой, подобно пестрому багажу уличного шута, сокровища дешевой мишуры, которые собирало мое воображение на задворках моего сознания.