Джорджо Агамбен. Цивилизация не будет прежней: почему христианство приближается к своему упадку (Часть II)

Джорджо Агамбен — выдающийся итальянский философ, 1942 г.р, ученик Хайдеггера и Беньямина, исследующий возможность новой метафизики в эпоху биополитики как нового тоталитаризма.

Часть I

Чувствовать себя живым: поддаваться влиянию собственной чувствительности, деликатно подчиняться собственному жесту, не будучи в состоянии принять или избежать его – это то, что рождает философия и поэзия. Ощущение живого — вот что делает жизнь возможной для меня, даже если я был заперт в клетке. Нет ничего более реального, чем эта возможность.

В ближайшие годы мир будет разделен на очень неравные части: монахов (малая часть), их последователей (возможно, чуть побольше) и злодеев (подавляюще большинство). Поскольку коллапс затрагивает нас и беспокоит нас, мы – лишь его часть. Цифровой мир – коллапс в чистом виде, это мир глубокой старости и дряхления. Мир костей, лишенный мяса и кожи. Потому, скелет – это наш атеизм и наша наука, но лицо может быть только у Бога. Биологическая голая жизнь – не может нести исцеления. 

Когда Бог стал плотью, он перестал быть одним, он стал одним среди многих. По этой причине христианство должно было связать себя с историей и следовать своей судьбе до конца — и когда история, как это очевидно происходит сегодня, угасает и приходит в упадок, христианство также приближается к своему упадку. На самом деле Церковь была солидарна не со спасением, а с историей спасения, и поскольку она искала спасения через историю, она могла закончиться только здоровьем, т.е. приматом биологической жизни. Когда пришло время, она, не колеблясь, принесла спасение в жертву здоровью.

Важно вырвать спасение из его исторического контекста, найти неисторическую множественность, множественность как выход из истории. Множественность вне истории – это метафизический императив Лица (как противоположности голой жизни). Лица зарождались в детстве, тогда, когда импульсы высшей реальности были еще свежи и прозрачны. Они отражалась в детских мечтах. Какие из наших детских мечтаний сбылись? Знать это непросто. И прежде всего: достаточно ли той части выполненного, что граничит с невыполненным, чтобы побудить нас продолжать жить? Смерти боятся, потому что доля невыполненных желаний выросла во всех массах.

«У буйволов и лошадей четыре ноги: это то, что я называю небом. Наденьте узды на лошадей, проткните ноздри буйволу: это то, что я называю человеческим. Вот почему я говорю: берегись, чтобы человек не разрушил в тебе небо. Будьте осторожны, чтобы намерение не уничтожило небесное». Это слова великого даосского философа Чжуан-цзы.

Когда дом горит, остается язык. Язык философии и поэзии, т.е. не язык, а извечные, доисторические, слабые силы, которые охраняют философию и поэзию

Поэзия, слово философии — это единственное, что у нас осталось со времен, когда мы не могли говорить, мрачное пение в языке, диалект или идиома, которые мы не можем полностью понять, и все же мы не можем не слушать его — даже если дом горит, даже если люди продолжают говорить на своем горящем языке.

Подобно поэзии, философия целиком живет в разговоре, и только природа этой обители отличает ее от поэзии. Два напряжения на языковой основе, которые пересекаются в одной точке, а затем неизбежно расходятся. И всякий, кто говорит правильное слово, простое слово, свежее из первоисточника, живет в этом напряжении.

Дом горит. Любой, кто замечает это, может почувствовать себя вынужденным смотреть с презрением и пренебрежением на своих собратьев, которые, кажется, этого не замечают. Дом горит. Заметив это, вы не подниметесь над другими: напротив, вам придется обменяться с ними последним взглядом, когда пламя приблизится. Что вы можете привести в оправдание своей самонадеянной совести по отношению к этим людям, которые по своему невежеству кажутся почти невиновными?

В горящем доме — продолжайте как раньше, не обращая внимания на пламя, которое может нечто обнажить до основания. Что-то изменилось не в том, что мы делаем, а в том, как мы раскрываем cвой язык в мире. Стихотворение, написанное в горящем доме, вернее и правдивее, потому что никто не сможет услышать его в будущем, потому что никто не позаботится о том, чтобы оно ускользнуло из пламени.

Но если удастся найти читателя, то ему никак не избежать послания, доносящегося до него беззащитным, необъяснимым, тихим голосом философии и поэзии

Правду могут сказать только те, у кого нет шансов быть услышанным, только те, кто говорит из дома, который неумолимо пожирает пламя. Сегодня человек исчезает, как лицо из песка, которое стерла волна на берегу. Однако то, что занимает его место, больше не является миром, это просто голая, немая жизнь без истории, без мысли, во власти насильственных действий  грубой силы и науки. 

Возможно, только из этих руин в один прекрасный день может медленно или внезапно появиться что-то еще — конечно, не бог, но уже и не человек — возможно, новое живое существо, душа, живущая по-другому. И в этом – моя надежда как философа.

Giorgio Agamben Die Zivilisation wird nicht mehr dieselbe gewesen sein: Was es bedeutet, Zeugnis von unserer maskierten Gegenwart abzulegen
Neue Zürcher Zeitung, 28.10.2020