Сергей Форкош — украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик, основатель Института социокультурных трансформаций, координатор совместных проектов с философским факультетом Венского университета.
А еще Сергей — писатель, автор рассказов. И сегодня наш альманах представляет вашему вниманию один из них — рассказ «Федосей».
1. Раннее утро… свеже-холодное, бодрое… еще слипшееся. Туннельные дни не дают возможности свернуть в сторону (как странно, что лишь иногда эта мысль приходить в голову), и даже тогда, когда, как тебе кажется, ты что-либо изменил, что-либо сделал наперекор происходящему, даже тогда ты не можешь быть уверен, что ты соскочил с колеи.
Однако важно иногда давать себе наставления, заведомо противоречивые, порой невозможные, дабы затем, нарушая их, ты смог бы обвинить судьбу и намекнуть, что и вся жизнь глупа и противоречива и что те промахи, которые на самом деле целиком случились по твоей вине, ты впоследствии мог бы с полным правом, опираясь на собственные догмы, на эти заведомо шаткие и специально подобранные тобой догмы, ты смог бы оправдать эти провалы, успокоив себя и улегшись спать, ибо сон один в силах разрешить столь губительные противоречия.
2. Наигравшись вдоволь, твое двухсполовиной тысячелетнее западноевропейское сознание, разрешившись во сне, затем немедленно и почти внезапно спохватившись, с легкостью, с которой расстаешься с любившей тебя, но тобой не любимою женщиной, твое сознание впускает со вчера ожидающие мысли, вяло игравшие свою роль в стремительном формировании твоей заведомо испорченной, напыщенной и порой лживой личности.
3. Но утро было неумолимо, и, начав день с черт знает чего, Федосей подошел к умывальнику и одним полуслипшимся глазом взглянул на него. По его спине прокатилась дрожь, но не от мысли о холодной воде, а от того, что, проделав этот ритуал умывания, он официально признает начало дня, чего ужасно не хотелось делать, но трезвая и черствая мысль о неизбежности начала дня даже без умывания заставила его все же протянуть руку, словно здороваясь с кем-то в десятый раз за день, к пятилепестковому винтику с синей центровиной, что говорило о смирении перед чем-то таким, что начавшись уже не прекратится, и что так будет вечно.
Пенистый водопад, казалось, не был мокрым — напор был слишком велик. Вода уползала из ладоней, не желая слизывать с его лица все то, что целую ночь естественным образом образовывалось между глаз, в ушах и в самой голове — чистая вода не терпела налипаний. Не успев включить сознанье, Федосей включил телевизор, сразу же заткнувший ту дыру, где, как ему казалось, таилось вопрошание, где рождались чистые мысли, которые, если дать им развиться, при соприкосновении с действительностью приведут сознанье в смуту, затем к буйству, а затем, возможно, и — страшно сказать — к переменам.
Менять то, что было так близко и всегда рядом, рушить тот густой и затуманенный мир, который несмотря ни на что все же был уютен, Федосей не решался. Но так было лишь в том случае, если не присматриваться, не слишком задумываться, если не быть занудой — в этом случае все здорово! Федосей ничего не хотел менять, хотя, по правде говоря, его не все устраивало в этом его мире, но он все же не считал это поводом для решительных действий.
Вместо этого он хотел решить все локально, внутри мира, внутри его правил, но была одна проблема: не успевал он решить что-либо одно, как тут же возникало что-то другое, а иногда бывало, что сразу несколько проблем появлялись одновременно, спутывались, сбивая с пути их правильного и поочередного решения. Однако Федосей не считал это поводом для изменения чего-то в своей жизни, а лишь свойством самого этого мира, что, между прочим, придавало этому миру правдоподобности и убеждало оставаться в нем навсегда.
Хотя упорные попытки вылечить сыпь на давно посиневшем трупе и не приносили явного успеха, но так или иначе они продолжались с завидным рвением. В принципе, мир как таковой не заботил Федосея, более того, вероятнее всего, он и не подозревал о его реально-сыром существовании, да и была ли в этом необходимость? Ведь вопрошая о мире в его безудержной общности и непостижимой близости, сложно выведать рецепт полноценного в нем пребывания.
4. Вялые попытки не дать растаять сладкому, оставшемуся от сна веянию надежности и покоя, которое легким дурманом окутало полурожденные мысли Федосея, как всегда ни к чему не привели, и холодное оболванивание действительностью окончательно победило.
Затем, дабы не быть застигнутым врасплох днем, немногим отличавшимся от многих других, он все же впустил целый рой мыслей, ожидавших его со вчерашнего дня, и сразу же суета воцарилась в плотно слепленной черепной коробке Федосея, откуда не смогла бы вылететь ни единая мыслишка, даже самая малая и незначительная.
5. Пульт телевизора сохранялся в замутненной пленке.
…Но Фрэнк, ты должен мне помочь…
…Начало дня для вас…
…В субботу на собрании…
…Году сыгра…
…Не перебивай меня, су…
…Южной части стра…
…Получили ранение разной степе…
…Этот байк сводит меня с у…
…Был продан на аукц…
…Обратите внимание на это место из Еван…
6. Синеватой темнотой сгустилось небо, насело своею тяжестью, своей скукой, запрещая глядеть на себя, угрожая свинцовым настроением. На уличной мокрой грязи отражались искалеченные световые лучи, посылаемые сутулыми фонарями. Бледный свет из окон усталых домишек сутулил мысли.
Ветер материализовывался снегом, творя фигуры топологических поверхностей, виртуализируя бессознательные видения, пресыщенные фобическими абстракциями, противореча приливам самосознания. Однако небрежность, с какой мокрый снег лепил его отображенное в окне лицо, говорила о ничтожности его навыков художественного изображения, а также о небывалой самонадеянности и тщеславии (ведь нелегкое это дело — лепить портреты). «Видеть себя не в себе весьма нелепо, и все же нелепостью ум ширится», — подумалось Федосею.
7. Свинец, влитый в куб атмосферы, заполнял все, кроме слюнявых дорожек, бегущих по его окну, которые затем терялись улицей и наконец, влившись во что-то липкое и вонючее, заканчивали свое мокрое существование, оставив от себя лишь глистообразные следы.
Заштопанные крыши, что напротив, напоминали ему об отсутствии сносного одеяния для нежеланной ему прогулки, однако все-таки более желанной, нежели холодная сырость его пыльного куба, состоявшего из шести чувственно-воспринимаемых квадратов и бесконечного числа воображаемых. Куб ограничивал его воображение, без которого жизнь-пресмыкание виделась ему унизительной, а так кажется весьма достойной и даже необходимой.
Но вот опять снег вместо того, чтобы оказаться структурированным, как ему и полагается быть, оказался сырой текучестью, даже без явного теплового воздействия. Маленькая ершистость снега, предупреждающе выглядит только вблизи, издали же снег кажется воздушно мягким, и его маленькая колючесть трогает. «Брожение ума приводит к мутности взгляда; фокус помутнел, ум кольчугой скован, а этот чертов снег все лепит да лепит…» — бормотал Федосей.
8. Он все же вышел на прогулку.
— Возмутительно!!!
— Что, простите?
— Возмутительно!
— А мне какое дело!?
— Вот именно, вам до этого дела нет.
Федосей опустил голову. Взгляд ощупывал бордюр.
«Нужно подогреть», — подумалось Федосею.
— Вы сумасшедший…
— Если учитывать то, что сегодня вкладывают в это понятие, то да, я сумасшедший! Более того, я этим горжусь!
— Отчего же?
— Ну, во-первых… а что вы ко мне, собственно, пристали?
— Я к вам пристал? По-моему, это вы, проходя мимо, обратились ко мне со своими возмущениями…
— Я? К вам?
— Вы определенно сумасшедший.
9. Подойдя к железнодорожным рельсам, Федосей присел, положил на рельс руку и после недолгого прощания оставил ее там, во тьме, одиноко лежащей на рельсе. Если бы не электричка, то рука, возможно, добралась бы до следующей станции, а там кто знает…
Оставшись с одной рукой, Федосей почувствовал себя лучше, и вообще, он стал спокойнее, но бледнее.
Волнистый, нагловатый ветер настырно ощупывал Федосея, несмотря на то, что Федосей неуклюже, но резво отмахивался. Одной рукой бороться с ветром было трудным делом. «Привыкну», — решил Федосей, и лишь одно его смущало: левая рука — это все же не правая.
Фото предоставлено Сергеем Форкошем
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.