ЭССЕ О ВОЙНЕ: Сергей Рядченко — «В паутине прореха, смена эпох»

Источник: na-dache.pro

 

Сергей Рядченко — автор романов «Полоса препятствий», «УКРОТИТЕЛЬ БАРАНОВ», «Октомерон, или Охота за чувствами», военной повести в стихах «Приземление», сборников повестей и рассказов «Время мира», «Аборигены наших берегов», «Суббота для человека», семисказочья «Безумцы». Лауреат премий Константина Паустовского и Максимилиана Волошина.

 

Воспользовавшись намедни хоть и кратким, но убедительным отсутствием связи с мировой паутиной, перечитал, друзья, не спеша, со смаком, «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, «Трех мушкетеров» и «Учителя фехтования» Александра Дюма-отца, коротенькую пьесу Сервантеса «Два болтуна», «Моби Дика» Германа Мелвилла, «Фауста» Гете; «Жизнь драмы» Эрика Бентли и всего нашего Григория Сковороду; «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека; Воннегута «Завтрак для чемпионов», «Колыбель для кошки» і в українському перекладі «Бойню номер п‘ять» с эпохальным «Бува й таке» — две книги точно знаю, которые по-украински звучат звучнее, чем на родном английском, — это, как сказано, «Бойня» с «Бува й таке» и «Вінні-Пух», где «Паць кувікнув від хвилювання»…  

В который раз прочитал внимательно «Реквием по каравану PQ-17» Пикуля, кто бы что бы о нем ни думал, ни говорил; отчет о последней кавалерийской атаке под Омдурманом Уинстона Черчилля, в которой он, улан двадцатитрехлетний, принимал непосредственное участие; «На Западном фронте без перемен» Ремарка и «Три товарища»; «Вино из одуванчиков» и «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери, а также его рассказ «Попугай, который знал Папу»; энциклопедию ПОСТМОДЕРНИЗМА, сперва подряд, а потом на выбор; потом «Энергию заблуждения», «Гамбургский счет» и еще что-то Виктора Шкловского; «Былое и думы» (4-й, 5-й, 6-й и 7-й тома зеленого собрания сочинений) Александра Герцена; «Шум и ярость», «Медведь», «Возмутитель праха», «Авессалом, Авессалом!» и обожаемый избранный том рассказов, а в нем, с пристрастием, разумеется, «Красные листья» и «Поворот кругом» Уильяма Фолкнера, и все, что у него еще про Йокнапатофу; «Кобзаря» Тараса Шевченко и бесподобную на английском толстенную биографию Ernest Hemingway, A life story by Carlos Baker; «Детство, отрочество, юность», «Хаджи Мурат», «Севастопольские рассказы» и пьесу «И свет во тьме светит», и даже «Войну и мир» Льва Николаевича Толстого; и Толстого же, но Алексея Николаевича, «Аэлиту», «Ибикус» и «Гиперболоид…»; всего Гайдара (Аркадия); «Ходжу Насреддина» и «Старика Хоттабыча»; и «Обещание силы» Томаса, под которым сокрыт Кастанеда, и без того таинственный; «Графа Безбрежного», книжицу презанятную про Федора Толстого-Американца; «Все о Незнайке и его друзьях» Николая Носова; Марка Твена «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна», «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» и «Принц и нищий»; «Алый знак доблести» Стивена Крейна и все рассказы Амброза Бирса; Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» и «Факультет ненужных вещей» Домбровского; «Мифы и легенды Древней Греции» и «Мифы и легенды Древнего Рима»; «Махабхарату», «Рамаяну» и отдельно еще раз, и с комментариями, «Бхагавад-гиту» из «Махабхараты» про знаменитую беседу Кришны с Арджуной на колеснице перед битвой на Курукшетре; и, конечно, Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие»; Даниэля Дефо «Молль Флендерс» и «Гулливера» декана Свифта; филдингскую «Историю Тома Джонса, найденыша» и «Приключения Перигрина Пикля» Тобайаса Смоллета; и «Гаргантюа и Пантагрюэль» пера Франсуа Рабле, для общего счета; «Отверженных» и «Собор…» Гюго; «Воспитание чувств» Флобера; Эдварда Бульвэр-Литтона «Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь», «Пелэм, или приключения джентльмена» и «Последние дни Помпей»; Котляревського «Енеїду» та збірку віршів Павла Тичини, де мої улюблені строки:

 

Та нехай собі як знають

божеволіють, конають, —

нам своє робить…

 

Всю прозу Пушкина и всю прозу Лермонтова — к их прочтению каждый год еще с юности пристрастился, и никаких сбоев в доступе к мировой паутине для этого, собственно, и не нужно, а тут вот повторно возможность выпала, так чего ж не перечитать? — перечитал и не пожалел, восторг с каждым разом не убывает, а прибывает, вы ж сами знаете. Перечитал Тургенева «Записки охотника», полную версию, — в ней, разумеется, два шедевра про Чертопханова — «Чертопханов и Недопюскин» и «Конец Чертопханова», с этой его гремящей в финале фразой:

 

Столбовой дворянин Пантелей Чертопханов умирает; кто может ему препятствовать? Он никому не должен, ничего не требует… Оставьте его, люди! Идите!

 

Во как.

Сполна насладился, пофразово, пословесно, тыняновскими «Вазир-Мухтаром», «Кюхлей» и «Пушкиным» — неизменно тоска сердце жмет оттого, что дописать «Пушкина» не судилось, — и его же, Тынянова, повестушками «Малолетний Витушинников» и «Поручик Киже». «Хромого беса» перечитал Луиса Велеса де Гевары и «Хромого беса» Алена-Рене Лесажа, а также его «Похождения Жиль Бласа из Сантильяны».

«Симплициссимус» Ганса Якоба Кристофа Гриммельсгаузена, то бишь «Вновь наилучшим образом упорядоченный и повсюду многажды исправленный ЗАТЕЙЛИВЫЙ СИМПЛИЦИУС СИМПЛИЦИССИМУС»; коль не читали, рекомендую.

Подвернулся под руку и безжалостно перечтен был «Улисс» Джойса, и что? Опять ничего. В третий раз подтвердил себе свое мнение. Непопулярное. Вообще о Джойсе и, в частности, об «Улиссе». Скажу по секрету вам, только ж не сдайте, ни ирландцам и никому. А то ж полетят в меня камни со всех сторон. А мнение таково, что роман «Улисс» — это казус, именно казус, в мировом литературном процессе. Между замыслов громадьем и воплощением их (если замыслов) и его (ежели громадья) — пролегла неудача автора, творческий, мягко скажем, облом; и волею судеб, стечением обстоятельств этот облом назначен в шедевры и на весь мир прославлен. Эка, ну в добрый час! 

С полок сняты и бегло пролистаны «Отсюда и в вечность» Джеймса Джонса, «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера и «Молодые львы» Ирвина Шоу, «Смерть героя» Ричарда Олдингтона и пара-тройка романов Ивлина Во: «Возвращение в Брайдсхед», «Мерзкая плоть», «Пригоршня праха», «Люди при оружии», «Офицеры и джентльмены» и «Безоговорочная капитуляция». Перейдя на иноходь, перечитал подряд три романа незабвенного Грэма Грина: «Комедианты», «Тихий американец» и «Наш человек в Гаване»; и Сомерсета Моэма разное: «Луна и грош», «Дождь», «Подводя итоги». Потом «Фиесту» Хемингуэя, ту, в которой восходит солнце, и его рассказ «Что-то кончилось» — захотелось к юности прикоснуться; трехтомник сказок от Афанасьева и собрание братьев Гримм, и все тома «Тысячи и одной ночи» с Шахерезадой и Шахрияром;  «Морфологию сказки» и «Проблемы комизма и смеха» Владимира Проппа; Бахтина о природе смешного, о мениппее; и сюда ж ко двору пришлась бездонная работа Татьяны Щепанской о культуре дороги в мифоритуальной традиции.

С удовольствием, не спеша, перечитал Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». До чего ж пронзительное произведение, до чего ж замечательные стихи! На этой волне заодно осилил и их с Панаевой «Три страны света»; ну это так, для порядку, как говорится, чтоб было, тарелочки подкрутил. Зато «Джан», «Такыр», «Чевенгур» Андрея Платонова перечитал на одном дыхании.

После с трепетом погрузился в хорошо знакомый мне мир одной из любимых книг другого Некрасова, Виктора Платоновича, «В окопах Сталинграда». И, как всегда, после этой книги молчать долго хочется; просто слов нет. После «Окопов» только и можно что Василя Быкова «Дожить до рассвета», да еще «Пядь земли» Бакланова, где «Жизнь на плацдарме начинается ночью». Григорий Яковлевич Бакланов как-то раз нам с Валерой Дашевским рассказывал, что долго после войны не мог приступить к написанию, пока наконец не придумалась первая фраза:

 

Жизнь на плацдарме начинается ночью

 

Непостижимая тайна творчества.

Дабы продышаться после «Окопов», «Дожить…» и «Пяди…», взял передышку и прочитал все пьесы Шекспира, «Гамлета» дважды, и вослед — исследование Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса», откуда выходит, хочешь не хочешь, что нас провели всех как простаков; и поневоле запоминаешь новое имя — Роджер Меннерс пятый граф Ратленд, соученик в Падуанском университете Розенкранца и Гильденстерна.

После Шекспира-Ратленда случились братья Стругацкие, Аркадий с Борисом, с «Трудно быть богом», с «Улиткой на склоне», «Жуком в муравейнике», «Пикником на обочине» и с «Понедельником, начинающимся в субботу». Воодушевленный Стругацкими, перечитал всего, что сыскалось на полках, Роберта Шекли, кумира далеких наших годов студенчества. Потом все про Хогбенов Генри Каттнера; обожаю про них читать. Клиффорда Саймака «Все живое». И любимое из Азимова — «Даже боги»; если вместе сложить названия трех частей, то получится: «Против глупости даже боги сражаются тщетно». Оно-то так. Но сражаться ж надо? Надо. Будем сражаться.

Прочел стремительно «Тигр снегов» о восхождении на Эверест Тенцинга Норгея с Эдмундом Хиллари; про путешествия на «Кон-Тики» и на «Ра» Тура Хейердала; ошеломительную хронику выживания в океане «В дрейфе» Стивена Каллахэна; и несравненную историю Славы Курилова «Один в океане» про его побег с борта лайнера «Советский Союз» — в маске с трубкой и в ластах он трое суток плыл в бушующем океане и чудом выплыл на берег острова Сиаргао на Филиппинах, — поступок, достойный звучать в веках.

Чтобы жизнь не казалась медом, взял Достоевского «Бесы»; ну что сказать, бесы они и есть бесы, ату их! Закусил их «Селом Степанчиковым и его обитателями»; полегчало. Рванул отсель к Гоголю, к «Мертвым душам»; как ни крути, шедевр он и есть шедевр. Продолжил «Вечерами на хуторе близ Диканьки», «Миргородом» и «Петербургскими повестями»; завершил «Ревизором», опять смеялся. Прочел «Бригадира» с «Недорослем» Фонвизина. Набокова «Машеньку» и «Защиту Лужина», «Истребление тиранов» и «Соглядатая», «Приглашение на казнь», «Дар», «Лолиту», «Комментарий к роману «Евгений Онегин», Solus Rex и Ultima Thule. Эх, Набоков, Набоков, на Нобелевскую премию шесть раз выдвигался, но не случилось, — из-за “Лолиты”. Против глупости даже боги…

С наслаждением проглотил Ромена Роллана «Кола Брюньон». До чего ж круто сваренный пирожок!

Собравшись с духом, взялся за «Книгу тайн. Вигьяна Бхайрава Тантра», за все пять томов бесед-комментариев Бхагвана Шри Раджниша, который Ошо, к медитативным техникам Шивы, числом сто двенадцать, которые Шива любезным образом излагает супруге Деви в процессе их длительного соития. Размышляя подолгу над каждым способом медитации, один за другим, восторгался многообразием и отвлекался, и в отвлечениях составлял невольно мысленный список того, что хотелось еще прочесть. Оказались там у меня Анатоль Франс — давно не читал, соскучился; Шарль де Костер с его «Уленшпигелем»; «Тихий Дон» с «Поднятой целиной», кто бы их в самом деле ни написал; Джон Стейнбек с Теодором Драйзером, О’Генри, Фенимор Купер и Эдгар По; и Скотт Фитцджеральд «Ночь нежна», и The Agony and the Extasy by Irving Stone про Микеланджело — лучшее, что читать доводилось про высокую жизнь творца. Еще у меня в моих отвлечениях от медитаций по Шиве наметилось перечесть «Золотого осла» Апулея; Светония «Жизнь двенадцати цезарей»; оба издания — «Плоть и кость дзэн» и «Кости и плоть дзэн»; за ними «Чжуан-цзы» с «Ле-цзы»; Еврипида, Эсхила, Аристофана; все пьесы Бернарда Шоу; что-нибудь из абсурда, например, «В ожидании Годо» Беккета; всего Овидия; Данте «Божественную комедию»; «Квантовую психологию» Роберта Уилсона; «Думу про козака Голоту»; мемуары батьки Махно; хорошо бы и Кастанеду, все тома про дона Хуана Матуса, старого индейца из племени яки, отдавая отчет себе ясно в том, что, живал ли и в самом деле на Земле такой дон Хуан, или же Карлос его сочинил нам, никакого значения не имеет. “Как же так?”— вы спросите. Да вот так. Еще хорошо бы Алана Уотса, Тимоти Лири, Вильгельма Райха, Карла Густава Юнга, Зигмунда Фрейда — их бы работы перечитать. И непременно Виктора Франкла, его «Человека в поисках смысла». И Le Phе́nomène humain де Шардена, Пьера Тейяра; и Дэвида Хокинса «Путь принятия».

Хорошо бы еще бы много чего бы, да всех одним махом и не припомнишь. По мере, стало быть, поступления.

Сквозь отвлечения и спотыки добрался я все же до сто двенадцатой медитативной техники Шивы и подналег на нее уж как понимал. Не преминул, ничтоже сумняшеся, и советом Ошо воспользоваться. Совет простой. Если вам ни одна из техник, как ни бились, не подошла, то позабудьте вы про духовность и живите дальше себе на радость. Вот такой еще метод нам, сто тринадцатый. Кстати, трудноосуществим не менее прочих. Осилим как-нибудь.

Когда ставил на полку последний том, из него выпал сложенный лист, исписанный моим почерком. Уж и не помню, когда писал и мое это или чье-то. Там простым карандашом размашисто было написано вот что:

 

«ПОЖАЛТЕ БРИТЬСЯ»

(рассказ)

 

Слушайте, это было в начале, в самом начале восьмидесятых; мы с объектов после работы по горам вниз топали, спускались к дороге. Могли сутки топать, могли и двое. А на дороге нас поджидали бэтээры шестидесятые, бээмдэшки и бээмпэшки. Разместившись в них, возвращались к себе на базу. Там сутки ехать. Бывало короче, бывало дольше. Я в эрдэхе с собой таскал, как талисман, опасную бритву Золинген, от отца, трофейную, с той войны, с перламутровой ручкой, с поющим лезвием. В бэтээрах, знаем, качает. А еще в них бывает скучно. Развлекались просто. Бросали на пальцах: на кого выпадет, получал от меня мой Золинген и пытался побриться им. Пустил кровь себе — значит, продул. Передавай опаску соседу. И так по кругу. Смешно до чертиков. Все в крови, улыбаются. Всем неловко от своей неловкости. Уморительно. Победителю, если был бы, на базе вручили бы флягу спирта или, на выбор, солидный баш местной травки. Теперь гадайте, кто б что б выбрал. Не угадаете, потому что, увы, никому из нас так ни разу и не случилось побриться насухо. Ай да сталь! Меня контузило, и мой Золинген со мной вернулся домой в свой час. И чем друзья мои без него развлекались потом по пути на базу, ломаю голову до сих пор. Наверняка могу лишь одно сказать, вы так и знайте, — нам было мало

 

Ну вот, такое еще прочел.

Тут и вай-фай заработал. Однако ж засесть за компьютер, вернуться в сеть, плотно заново уловиться в ее паутину не получилось. Громыхнуло где-то и раз, и два-три; от взрывной волны задрожали стекла в окнах. Оказалось, что наступило двадцать четвертое февраля. Утро взвыло воздушной тревогой. Свет мигнул. Телефон звонит. Друг, с которым пятнадцатого отметили годовщину вывода войск, сказал в трубку категорично:

 

— Оженись на вольній волі!!!

 

От него украинского не слыхал, полагаю, что со времен школьного нашего с ним обучения во втором интернате на Ботанической. Из чего оставалось предположить, что дело серьезное. Все же переспросил:

 

— На козацькій долі?

 

— В точку, старик. Давай выдвигайся в темпе сюда ко мне в батальон. У меня тут тероборона.

 

— Так, захвачу с собой Генку с Серегой.

 

— Вже прямують сюди. Тебе позвонил последнему, поскольку ты у нас быстр на сборы.

 

— Рады стараться! Оружие выдашь?

 

— А ты как думал?

 

— Я так и думал.

 

Отложив все замыслы на потом, исполнил в точности, что мне велено. И другом, и сердцем, и всей душой. Не отмечать больше с другом нам прежних праздников. Отобьемся — а мы умеем, а теперь еще и хотим — со всем нашим козацьким драйвом расколошматим этих уродов и Перемогу отметим как полагается. Завоюем себе новый праздник на долгие времена. Тогда и любимые книги перечитаем. И, может статься, прочтем и напишем новые.

Возврата к старому больше нет; пропал в одночасье что звук пустой.

Мы обязательно победим.

Venceremos!

No pasaran!

І все буде Україна, шановні друзі!

 

 

Одесса,

10 апреля,

2022