Арт-оформление: Olena Burdeina (FA_Photo) via Photoshop
Молодой человек по имени Павло бродил по улице Кузнечной. Считал заборы, сверялся с бумажкой. Наконец-то нашел нужный дом под №107. Хоть и двухэтажный, но без удобств. Значит, плата будет умеренной. Окна тихие, не приоткрытые. Затупленная крыша. Скрипучая калитка. Расшатана третья ступенька. Все свидетельствовало о том, что дом не знает сильной руки хозяина.
Дверь отворила пугливая девчушка со взъерошенными волосами. Поскольку матери не было дома, охотно показала комнату и украдкой стала присматриваться к будущему квартиранту. Тот что-то лепетал о своих двадцати пяти годах, опыте работы разъезжего инструктора и счетовода-статиста.
О том, что служит хормейстером в театре Садовского, знает, «как липа шелестит», немного поет. Юная хозяйка не сводила глаз с его красивого одухотворенного лица и думала: «Господи, настоящий Христос».
«Христос» носил старую изношенную шинель. Вместо подкладки — лохмотья. Вся вата осела, взлохматилась, сбилась в грудки. В руках узелок. В нем — нижнее белье, несколько книг, бандура или кларнет. Шестнадцатилетняя Лида на тот момент училась в женской Ольгинской гимназии на Терещенковской и еще ничего не знала о зазеркалье чувств.
Осваивала гуманитарные науки, домоводство и рукоделие. Отличалась веселым нравом. Все девушке казалось смешным: и собака, возившаяся на цепи, и неторопливая кошка, и квартирант Павло, постоянно собиравший рифмы воедино.
Поэт слагал стихи забавно. Все время прыгал по комнате и снимал нужные слова с потолка, со стены, ловил на лету, будто муху в воздухе. Дальше читал, заливаясь срамным розовым. Лида слушала, качала головой то ли от восторга, то ли от горечи, ведь стихи были посвящены не ей, а какой-то неизвестной Полине. Сама не поняла, как влюбилась, вот и была рада услужить.
Сбегать за нужной книгой, что-то перепечатать или переписать. Незаметно стала для него незаменимой, хотя общались исключительно на «вы». Жили под одной крышей, но на расстоянии. Ее мать, Екатерина Кузьминична, все замечала и тоже пыталась угодить квартиранту: исподтишка чинила его шинель, стирала нижнее белье, жарила яичницу к завтраку. Что угодно, лишь бы не обижал дочь.
Отмечала его внешнюю порядочность, но даже не догадывалась о горячем эротическом внутреннем естестве. Юноша успел испытать и романтическую, и плотскую любовь. Побывать в треугольниках и четырехугольниках. В перипетиях, страстях, передрягах.
Сначала любил дочь Коцюбинского Оксану, но та не отвечала взаимностью. Дальше — сестер: Полину и Инну. К каждой чувствовал что-то особенное, свое. Полина юношу игнорировала, насмехалась, Инна (младшая) наблюдала этот фарс и страдала.
Все было так скверно и неправильно, что даже учитель рисования не выдержал и написал картину «Черное и белое» в стиле модерн. В центре — два ангела: черный со свирелью, внешне очень похожий на Павла, в белом ангеле скрывалась Полина. Выходит, художник уже тогда знал о том, что Тычина продает свою душу за пару серебряных монет.
После сестер была Наталья. Встретились в Добрянке (Черниговская область). Больная девушка приехала дышать сосной, чтобы хоть немного укрепить остатки легких, а он — тоже больной, с забавным диагнозом «перерождение сердца» — прибыл то ли жить, то ли умирать. В пути писал: «Я хотів би, коли я умру (Ах, якби мені вмерти улітку!), щоб, закутавши в білу намітку, Ви спалили мене у бору».
Однажды поздно вечером, когда листья шуршали слишком громко и напоминали старую бумагу, остался у девушки на всю ночь. Расстались, когда утро вкатилось в комнату туманным комком, а все семь церквей ударили вместе в свои медные колокола:
— Зоставайся, ніч настала,
Все в тумані-молоці. —
Спать мене поклала Тала.
На дівочій руці.
На следующий день за Тычиной приехал Хвылевой, и поэт не раздумывая покинул Добрянку. Впоследствии получил предсмертное письмо, в котором теплилось всего четыре слова: «Прощай. Умираю. Люблю. Наталья». Мгновенно вспомнил сон, в котором пылала красным высоченная калина. Она была выше Лавры, а ее грозди напоминали окровавленные колокола.
Затем были другие женщины. Странные, простоволосые, простуженные. Безымянные, беспричинные, беззаботные и, наоборот, слишком грустные. Кого-то просто щекотал, кого-то раздевал до последней нитки. В Лиде женщину еще не видел, только ее очертания.
Впоследствии Павло стал знаменит, несмотря на то, что путь его был «з костриці та жоржин». Уже в восемнадцатом году закончил свои «Сонячні кларнети»: сборник с полноводными рифмами, необычной мелодией и ритмикой. В его стихах «акордились планети», «тополі арфи гнули», а он рос, веснел. Поэта сразу окрестили голосом украинской земли, но подобный «ярлык» задержался ненадолго.
Он еще успел написать «Прометей» и «Чистила мати картоплю», где сравнил Ленина с антихристом, а потом — все. Испугался. За коллегами-смельчаками начали приходить, обычно под утро: забирали и уводили в неизвестном направлении. За его спиной тоже поговаривали о ненадежности. Обвиняли в том, что пишет не то и не так.
Особо настаивал один чекист и член ЦК КП(б)У. Однажды вызвал в кабинет, чтобы пригрозить и применить шантаж. От пережитого ноги стали ненадежными, а речь — отрывистой. Парень нервничал: постоянно оглядывался, прислушивался, озирался, а потом сел у грубы и сжег фото, стихи, заметки. Все, что хоть как-то могло его спровоцировать. Каждое следующее письмо подписывал пафосным: «Озаренный светом Ленина и Сталина». Сбежал в Харьков, подальше от допросов, черных «воронков», застенков НКВД.
В Харькове сначала работает в газетах «Вести» и «Крестьянская правда». Живет в коморке при редакции. Спит на куче непроданных газет, подстелив солдатское одеяло. Постоянно пишет Лиде, держа ее на коротком поводке. Называет десюкой, мальчиком, пупсиком, зайкой, пушкой и племянником. Волнуется, купила ли себе на зиму одеяло и галоши.
Целует на прощание «лапки» и «головку». Просит не грустить, потому что «Павлусь, хай би там що, вас найбільше шанує». Лида догадывается о насыщенности его интимной жизни, но упрямо закрывает глаза. Продолжает общаться на «вы».
Впоследствии Павло переезжает на улицу Московскую. Там тоже нет удобств. Плита стала письменным столом, духовка — шкафом для книг. Рукописи складывал в бельевой бак и накрывал крышкой. Боялся, что набегут мыши. В это время задумался о контракте с дьяволом. Решил наступить себе на горло, понимая, что высокая поэзия его убьет. С этого момента не стало гения. Вместо него родился ведущий советский поэт.
Дьявол — та еще хитрая сволочь. Он не охотится за рядовыми душами, а соблазняет только тех, кто обладает мощной энергией и может повести за собой. Его привлекают любые таланты. Люди, умеющие говорить кистью или пером. Поэтому охотно продиктовал клятву на латыни, а Тычина дрожащей рукой ее подписал. О последствиях еще не думал.
Ни о тьме, которая поселится в душе во веки веков, ни о полном изменении мировосприятия. Утрату способности чувствовать хоть что-то и, как результат, примитивные тексты. Поэт не подозревал, что мысли станут логичными, быстрыми, ловкими, но холодными. Больше никаких «праворуч — сонце, ліворуч — місяць, а так — зоря». Взамен — немалые деньги, слава, признание. Считал, что этого для счастья достаточно.
С той поры Павло жил без души. Просыпался мертвецом, клал пищу в мертвый рот, слагал мертвые стихи, зато имел апартаменты, высокие должности, кухарку, горничную, собственного водителя и полную неприкосновенность. Министерский портфель. Творец не сразу понял, что идеи генерирует душа, вот почему мигом закончился «кларнетизм».
Куда-то подевалась импрессионистическая манера. Стихла музыка. Остановился ритм. Через каких-то шесть или семь лет исчез припев, дивные ассонансы и аллитерации. Поблекла полифония. Больше не повторялись одинаковые гласные в строчках и строфах. То же касалось и согласных. Нутро застыло. Перестали «горіти-тремтіти ріка», «обійматись дзвони», «розцвітати вогонь», «згасати чорнобриві дні», «примружуватись гаї» и «замислюватись оселі».
Больше не ходили над житами с медами, не звенели синим кадилом, не поблескивали облачные крылья. Перестали петь тропы и думать о солнце тыквы, расцветать грозы, днеть, цветы — лебедеть. В его закромах еще оставалось полно идей, метафор, смыслов, если бы не та сделка с дьяволом.
С тех пор вел богемный образ жизни. Часто употреблял алкоголь и подмигивал: «Я горькую люблю». Женился, но неудачно и ненадолго. Писал пафосное и кощунственное «Партия ведет», а когда в Украине устроили голод, захлебывался неискренним: «Оживляєм гори, води, Вибудовуєм заводи, Ростимо ж ми, гей». Вот и получал звания, должности, премии.
Его стихи становились все хуже, а поэзия — гнилее. Бывшие друзья с болью отмечали, что от солнечного кларнета осталась только крашеная дудка, ясная весна обернулась кровавым октябрем, а сам Тычина из желто-блакитного превратился в красного. Александр Олесь со временем подчеркнул: «І ти продався їм, Тичино, і ти пішов до Москаля». Тычина упрямо молчал. Ему нечего было сказать.
Он не хотел иметь ни жену, ни детей. Зачем ему лишние хлопоты, когда можно жить свободно и легко, как Шевченко и Сковорода. Женщину расценивал как высшее наслаждение и одновременно как грех. Грех не перед Богом, перед творчеством. Лида знала о его позиции и сознательно отдавала в жертву себя и своих неродившихся детей. Что угодно, лишь бы быть рядом.
Поэт был в почете. После холодных заброшенных комнат переехал в дом «Слово» на улице Красных Писателей. Не терял связи с Лидой, но и не отказывал себе в новых приключениях. Сначала была Олена Журлива. Молодая и энергичная поэтесса-певица. Говорят, Лида даже примчалась в Харьков, чтобы выяснить отношения и тогда впервые оказалась в постели поэта.
После этого Павло остыл к Журливой и увлекся артисткой театра «Березиль» Ритой Нещадименко. Всех нравившихся женщин объединяло одно — талант к музыке. Это было обязательным условием. Даже где-то отметил: «Я никогда не полюблю женщину, у которой нет слуха».
Однажды летом посетил Киев и в очередной раз остановился у Лиды. Молодые люди направились на пляж, где вдоволь поплавали, а затем сели на пароход и отправились в Канев. Провели вместе десять дней. Наконец-то перешли на «ты», а в письмах появились пульсирующие эротические нотки. Но и это не окончилось браком, просто сблизило.
Впоследствии столицу из Харькова перенесли в Киев, поэтому приехал и Тычина. Его уже ждало одно из лучших помещений. Трехкомнатная квартира в доме писателей Ролит («Работник литературы») на улице Ленина, дом №68. Туда он перевез свою библиотеку, пожитки и рояль.
Жил в Ролите один. Лида оставалась дома на Кузнечной, но послушно наведывалась стряпать и стирать. Иногда оставалась с ночевкой, к утру — снова к матери. Екатерина Кузьминична тоже старалась угодить будущему зятю: поливала цветы, приносила в кастрюльках вареники, обшивала. Тот охотно носил смастеренные «тещей» штаны, но дочь замуж не звал. Напротив, никак не афишировал свои отношения. Когда приходили гости, прятал пальто Лиды и ботинки, а саму женщину закрывал в ванной комнате. Притворялся одиноким.
Со временем трехкомнатное жилье показалось маловатым, и поэт переехал в пятикомнатные апартаменты. Пылко влюбился в певицу Оксану Петрусенко. Вместе они пели, обсуждали музыкальные новинки, прогуливались по Ирпенским дорожкам.
Лида сходила с ума, худела, брала уроки вокала. Продолжала надеяться на совместное будущее, но прорыв в отношениях произошел, когда Тычине исполнилось сорок девять лет, а Лиде сорок (через двадцать четыре года после момента знакомства). Поженились тайно, ЗАГС выбрали подальше от центра, на Демеевке, чтобы о событии узнало как можно меньше людей. Поэтому друзья продолжали думать, что Тычина до сих пор холостяк, и охотно его сватали.
Женитьба, к сожалению, ничего не изменила. Павло Григорьевич по-прежнему интересовался женщинами и искренне увлекался. То музыковедом Валентиной Васильевной Юдиной, то актрисой Наталией Михайловной Ужвий. Привычно держал факт своего брака в строжайшем секрете, а Лида послушно молчала, продолжая жить под своей фамилией.
О Тычине писали и говорили разное. Что только прикидывается живым человеком, а на самом деле давно мертвец, ведь лицо не излучает света, так же, как и его поэзия. Что давно проклят, поэтому когда бродит в солнечный день, его фигура не оставляет тени на обожженном асфальте. Ведь продажность не отмывается и не искупается никакими добродетелями и благотворительностью, невзирая на разнообразие достойных дел.
Павло действительно много работал и поднимался по карьерной лестнице все выше и выше. Знал двадцать языков, даже сложные до безумия: армянский, грузинский, арабский, турецкий, еврейский. В своей квартире проводил литературные вечера. Собирал талантливую молодежь, и, когда декламировали стихи, Лида потихоньку прятала в их дырявые карманы деньги.
Выдумывал «премии от министра». Вручал небольшую материальную помощь преподавателям и директорам, а педагоги даже не догадывались, что деньги не были предусмотрены в бюджете (поэт раздавал гонорар за свой последний сборник). Покупал дальним родственникам пальто и галоши. Одевал детей в детских домах. Отстаивал украинский язык. С уважением относился к насекомым. Переступал муравьев на тротуаре, не будил бабочек, сладко спавших на его рукописях. Сам также частенько засыпал на пленарных заседаниях. Вот и сидел «покойник» среди живых.
В конце жизни с болью отметил, что наработано-нарифмовано много, но честные и талантливые вещи с легкостью уместятся в тонкой ученической тетради. Зато не познал тюрем, пыток, ссылки. Зато жил в пятикомнатной квартире, имел множество любовниц, не заморачивался детьми: их плачем и болезнями. Хорошо одевался (одних галстуков насчитывалось… шестьдесят штук).
В последние месяцы Павло чувствовал, что за ним следят, а в его квартире установлена аппаратура для прослушивания (на самом деле так оно и было). Перед смертью вздымал руки ввысь, все дирижировал невидимым хором с оркестром.
Причалил, к сожалению, на чужое место, потому что для продавших душу не предусмотрены персональные апартаменты (ранее в той яме лежал меценат и купец Григорий Гладенюк). Лида проверила все его дневники и вырезала «компромат». Особенно упоминания о других женщинах. Вот и получился скучный коммунистический образ. Образ гения, заключившего с дьяволом «выгодный» контракт.
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.