«Когда монополизируется взгляд на истину и нравственность, это опасно», — философ Алексей Панич

Арт-оформление: Olena Burdeina (FA_Photo) via Photoshop

 

Была у древних греков некая «культура отмены» — остракизм. Процедура демократическая, но очень болезненная — через нее изгоняли людей из города на 10 лет под угрозой смерти. Остракизм совершали в отношении опасных для общества влиятельных людей — для предотвращения тирании. Или из-за асоциального поведения гражданина.

Диоген Синопский после процедуры остракизма на комментарии о том, что сограждане приговорили его к изгнанию, отвечал: «Нет, это я приговорил их оставаться дома!» Попытка остракизма асоциальной персоны в этом случае получила его насмешливый отпор и не нанесла особого вреда.

А есть ли между остракизмом и культурой отмены что-то общее? Чему может нас научить история этого феномена?

О сути и пользе остракизма, о социальном восстановлении после «отмены» и о выдающихся личностях древности, которых подвергли остракизму, — в тезисах разговора Сергея Биденко, репутационного и антикризисного советника, с Алексеем Паничем — философом, культурологом и переводчиком.

Эта тема является частью серии бесед Сергея Биденко о культуре отмены со специалистами в различных областях с целью исследования этого феномена с юридической, психологической, этической, рациональной и других точек зрения.

 

— Какова история создания остракизма? Была ли от него действенная польза?

— Если начинать с истории создания остракизма, то я бы сказал, что вообще не связываю нынешнюю «отмену» с остракизмом. Можно услышать мнение о том, что остракизм — это такой «пращур» культуры отмены. На самом деле это не совсем так, потому что отмена, бойкот человека или изгнание из одной социальной среды, имело разные формы и помимо остракизма.

То есть с остракизма это не началось и не остракизмом продолжилось, пока пришло к нашему времени. Это понятие объявили прямым предшественником культуры отмены, хотя на самом деле речь идет о значительно более широком круге общественных явлений.

Здесь можно обратиться даже не к истории, а к антропологии. Я бы начал с того, почему человеку вообще больно, когда его «отменяют», почему это так действует. А с другой стороны — почему сообщество могло прибегать к таким действиям.

Человек — это социальное существо. Мы смотрим на себя глазами других. Мы, как говорил Фрэнсис Фукуяма в своей книге «Конец истории и последний человек», желаем желаний других людей; мы хотим, чтобы они нас хотели; хотим, чтобы они нас принимали; хотим, чтобы они относились к нам положительно.

Когда этого не происходит, мы страдаем. Поэтому считается, что самая тяжелая форма заключения — это не колония, где тебя могут преследовать, бить, оскорблять, а заключение в одиночестве. Потому что оно психологически влияет на человека значительно более травматично, чем любое другое травматическое общение, когда есть рядом другие люди. Они тоже могут затравить до самоубийства, но когда человек сидит один и ни с кем не общается 10 лет, это часто приводит к необратимым результатам для психики.

Как пример культуры отмены: пираты. Они практиковали такое наказание для тех членов команды, которых не хотели видеть в своих рядах. Того, кто совершил что-то такое, из-за чего они не могли его терпеть рядом с собой, пираты не убивали, а высаживали на необитаемом острове. Это тоже форма «отмены».

Дефо писал своего «Робинзона Крузо» по мотивам реальной истории некоего Александра Селькирка, которого вот так высадили на необитаемом острове, где он пробыл около 10 лет, пока его не нашли другие люди. Но он там, в отличие от Робинзона Крузо, совсем одичал. Он едва узнавал людей, с ним практически невозможно было коммуницировать. Он почти превратился в зверя. Вот так травматично действует, когда человека оставляют в одиночестве.

Древнее общество это знало и использовало это средство как эквивалент медленной смертной казни. В Греции в VII–VIII веке голосовали за изгнание. Это не был остракизм, процедуры такой еще не было, но коллективное решение об изгнании иногда принимали.

На первых стадиях в том архаичном обществе это приравнивалось к казни. Не потому, что человек не мог выжить физически, а потому, что он погибал от фрустрации. Даже если человеку было что пить и есть, но ему не разрешено было возвращаться в общество, то он погибал по ментальным причинам, потому что вне общения с другими он терял самого себя. С этого надо начинать отсчет культуры отмены.

 

 

— Остракизм — это о справедливости или о правовом механизме?

— Справедливость — это наиболее коварное понятие, которым мы оперируем в морали и в политике. Аристотель в свое время отмечал в «Политике», что справедливость сама по себе противоречива, потому что когда мы ее устанавливаем, то руководствуемся одновременно по меньшей мере двумя взаимно несовместимыми критериями справедливости.

Он объясняет это так: справедливо с равными поступать, как с равными, а с неравными, как с неравными, однако все люди в чем-то равны и неравны. Решение с точки зрения первого критерия всегда будет несправедливым с точки зрения второго критерия и наоборот.

Люди ищут справедливости, как они ее понимают, но случается такое, что они ее не находят даже при наличии правовых механизмов отстаивания справедливости. Бывает так, что определенные законы есть, но их, так сказать, «хакнули»: они не позволяют установить справедливость.

Есть процедура, но она не обеспечивает справедливости. Правовые механизмы отказываются работать. Поэтому, когда законов нет, или, по мнению человека, они работают неправильно, человек берет дело в свои руки и начинает устанавливать справедливость по своему усмотрению — либо сам, либо в компании с единомышленниками. Потому что, на его взгляд, нет другого законного способа, которому он бы доверял или который бы существовал.

Например, кто-то объявляет травлю в соцсетях: «Все, кто соглашается со мной, айда за мной. Будем делать все сами, потому что суды не работают, возьмем инициативу на себя». Такая «отмена» не имеет юридической силы, но иногда нарушает закон. А даже если не нарушает закон, то все равно делает очень больно.

Здесь можно легко перейти грань и совершить несправедливость самим, но люди этого не замечают, потому что имеют собственный взгляд на справедливость и выбрасывают из своей среды тех, кто думает как-то иначе.

 

— Выдающиеся личности древности, которых подвергли остракизму, — кто они? За что им такое?

— Культура отмены — это когда человеку говорят: «Мы тебя выгоняем из своего круга, мы тебя не хотим видеть в своих рядах». И когда этот круг ограничивается кругом архаического общества, человеку некуда идти. Человек погибает, это его обрекает на мучительную смерть. Но дальше с годами общие обстоятельства смягчаются, потому что сообществ становится больше в поле зрения человека, и он уже понимает: если его выгнали из одного сообщества, то у него есть шанс в другом.

Так произошло с древнегреческим философом Диогеном Синопским, когда жители Синопа приговорили его к изгнанию (это было второе по строгости наказание после смертной казни) за то, что он развращал общество. Он действительно придерживался довольно асоциального поведения.

Как философ, Диоген пришел к мысли, что человек должен жить максимально естественной жизнью. Скажем, брать пример с собак. Он мог справлять «малую» и «большую» нужду публично или публично мастурбировать. В Синопе его не стерпели и проголосовали за изгнание.

Но он не умер от фрустрации, а ушел в Афины, где устроился жить на рынке в большой пустой бочке. Когда-то, как пишет его тезка Диоген Лаэртский, кто-то хотел ему досадить и сказал: «Диоген, а жители Синопа приговорили тебя к изгнанию!», на что он горделиво ответил: «А я их приговорил оставаться на месте!» Культура изгнания не сработала.

Потом уже один из вариантов этой процедуры голосования за изгнание вылился в то, что мы называем остракизмом. Когда на общем собрании 200/300/500 человек хором решают, тут еще можно как-то понять, за что выступает большинство. В Афинах народа было тысячи.

Когда в конце концов поняли, что стихийно с таким количеством народа коллективные решения принимать невозможно, то решили ввести процедуру. Каждому жителю Афин выдавали глиняный обломок, и раз в год на нем он писал имя лица, которое считает опасным для сообщества. Это и был «остракизм».

К слову, понятие «остракизм» происходит от этих черепков — остраконов. 6000 афинян голосовали, эти голоса подсчитывали, и, если кто-то набирал достаточно голосов, то его выгоняли на определенный срок. И это было достаточно мягкое наказание, потому что в противном случае, без этой процедуры остракизма, могли и казнить семью, и изгнать вместе с семьей.

 

 

Или, если это был философ, то довольно часто его изгоняли и уничтожали все его произведения. А остракизм — это на определенное время, как ограниченный срок, семью не трогали, состояние не отбирали. Человек знал, что, отбыв определенный срок, он может вернуться и ему ничего не будет за это. Это мягче, чем сегодняшняя культура отмены.

Философов могли изгнать за подрывные мысли, которые не понравились правителю или местным жителям. Сократа осудили по политическим мотивам, но одно из официальных обвинений, которые предъявили Сократу, — якобы он отменял традиционных богов и навязывал новосозданных, «своих».

Случалось такое, что выгоняли серьезных афинских политиков. Но было дополнительное условие, что когда возникает опасность для полиса, то могут пересмотреть свое решение и дать человеку вернуться досрочно. Греки имели достаточно гибкую систему отношений, поэтому можно говорить о том, что остракизм является разве косвенным «предком» сегодняшней культуры отмены. Культура отмены жестче остракизма, обычно она необратима. Она разрушает репутацию.

Еще один яркий пример местной культуры отмены во Франции, в некоторых регионах Британии и позже на территории нынешних Соединенных Штатов Америки и Канады — традиция шаривари. Это процедура, когда община выражает свое осуждение какому-то лицу, которое отличилось позорным поведением.

Например, если забеременела незамужняя женщина или молодая женщина вышла замуж за старого мужчину, или муж бьет свою жену, или пьяница позорит сообщество. Тогда под домом этой особы делали максимальный шум и устраивали такой себе «кошачий концерт» — били в кастрюли, кричали, пели насмешливые серенады.

В худшем случае человека, которому устраивали шаривари, вытаскивали из дома, вели перед процессией, швыряли в него разную грязь и мусор, а потом еще и погружали в воду. Такова процедура публичного позора. В максимально суровом варианте это было с насилием, а в более мягком — вместо этого человека брали другого, который якобы играл его роль.

Такого себе «козла отпущения», который ничего не сделал, но согласился на роль человека, который раскаивается, визжит, чтобы у народа было ощущение, что на ком-то отыгрались. Или брали куклу, которая выполняла те же функции. Так можно было проучить человека, чтобы он избавился от своего позорного поведения на всю жизнь. Это еще один «предшественник» современной «культуры отмены».

 

— Восстанавливал ли человек свой социальный статус после процесса остракизма?

— История свидетельствует, что это реально. Двое афинских политиков, которых изгнали через процедуру остракизма, вернулись и сразу стали стратегами, то есть начальниками войска. В отличие от тех, кого отправляли на необитаемый остров, они не были полностью оторваны от общества.

Их посещали, они контактировали с людьми, знали новости, знали, что происходит в Афинах. Люди, подвергнутые остракизму, дистанционно оставались членами сообщества. Они лишь некоторое время не могли на что-то влиять собственным присутствием.

Их как бы посадили на скамью запасных, но они продолжили следить за игрой. И потом, когда их выпускают, они возвращаются в игру. Остракизму не подвергали рядовых людей, только выдающихся.

В современных обществах разных стран есть много людей, которых «отменяют», и они сейчас не имеют возможности вернуться в том качестве, в котором есть. То есть они должны переходить в какое-то другое качество. Например, политик, бывший мэр Копенгагена, которого обвинили в харассменте, в сексуальных домогательствах к женщинам, ушел с должности и сейчас занимается садоводством, нянчит своих внуков и понемногу консультирует.

Но человек, который сделал карьеру и пришел к такой должности (считалось, что он мог бы и премьером страны стать), вдруг сброшен с вершины и пока не видно хотя бы намека на то, что он мог бы снова вернуться в политику. Ему приходится идти в другую сферу. Отсюда следует, что в Афинах с этим было легче. Но и в современном мире также можно найти альтернативы.

Можно начать университетскую карьеру, если не сложилось с политикой. Если не сложится с университетской, то можно пойти в бизнес. В Древней Греции был разве что вариант перейти из одного полиса в другой. Не было социальной мобильности, поэтому какой-то другой род занятий трудно было найти. А сейчас на рынке куча предложений, поэтому можно очень гибко отреагировать на такую ситуацию.

 

 

— Кого из известных украинских деятелей науки, культуры, политики прошлого могут ретроспективно «отменить»?

— У нас идет процесс отмены советского прошлого. Мы прошли этап десоветизации и перешли к следующему этапу — деимпериализации, деколонизации. Это отмена в еще более широком виде. Были памятники Ленину, теперь очередь доходит до памятников Пушкину. Изменилось культурное поле, изменилось отношение к тем памятникам, которые толеруются в этом культурном поле.

А теперь возьмем более рискованный пример. Если вспомнить украинских деятелей, таких как Рыльский, Довженко, Тычина, Павлычко, то они были и коллаборационистами советской власти, и одновременно носителями украинской культуры, которую они продвигали, как могли, в тех условиях, которые им формировала советская власть.

Тычина, с одной стороны, советской власти служил, а с другой — он уклонялся от подписания списков тех, кого планировали арестовать, вплоть до того, что изображал из себя больного или сумасшедшего. Его за что-то хочется и «отменить», но также хочется сохранить. «Казнить нельзя помиловать», и каждый поставит запятую там, где считает нужным.

В обществе не будет одинакового мнения на всех. Институт национальной памяти, который руководит процессом этой «отмены» имперской культуры прошлого на государственном уровне, в этом случае осторожно ведет себя.

 

— Что бы могли посоветовать «остракированные» деятели прошлого «отмененным» людям современности?

— В прошлом, да и сейчас бывает, что «отменяют» вполне справедливо, не совсем справедливо и вообще несправедливо. У всех свое понимание справедливости. Кто-то поддерживает отмену определенного человека, а кто-то не поддерживает, потому что это противоречит его взглядам.

Диоген, Фемистокл, Сократ, человек, которого подвергли шаривари из-за того, что он изменил своей жене, в один голос ничего не могут посоветовать. Все зависит от конкретной ситуации. Ситуации разные, поэтому было бы много разных советов. Нельзя дать один и тот же совет Харви Вайнштейну и Джоан Роулиг. Не могут один и тот же совет дать Фемистокл и Сократ.

Может ли существовать какой-то маяк, образец, указатель, который бы сейчас нам помогал лучше понимать, на что реагировать и где искать справедливость? Одну группу аксакалов трудно представить, потому что когда монополизируется взгляд на истину и нравственность, это тоже опасно.

В эпоху глобальных сетей общество в большой степени перешло в режим самонастройки, даже не осознавая этого. Сейчас проблема не в том, чтобы кто-то нам давал указатели. Сейчас нам надо поработать над такой настройкой нашего общества, нашего глобального сообщества, чтобы оно включало режим самокоррекции, когда есть какая-то ошибка.

Как это может работать: если одна группа переходит границы, сама этого не замечая, то находится другая, которая говорит ей «СТОП!» Если одно влиятельное лицо или группа лиц прибегает к «отмене», то находится другая, которая их может остановить.

Демонополизацию взглядов на истину и справедливость можно использовать нам во благо, не ожидая, что придет кто-то один и скажет, как надо делать.

 

• КУЛЬТУРА ОТМЕНЫ: от остракизма до онлайн-травли
• ПОСЛЕДСТВИЯ ДЕКОММУНИЗАЦИИ: соц-арт, который мы нашли, потеряли и снова нашли

 

---