ПОКАЯНИЕ И МЫШЛЕНИЕ: как «слабый» канцлер сделал Германию сильной?
Вилли Брандт на коленях перед памятником жертвам восстания в Варшавском гетто / hashtap.com
Ответственны, но не виновны… Каким образом индивидуальное и коллективное взаимосвязаны, когда мы говорим о таких преступлениях перед человечеством, как Холокост или убийство мирных украинцев в Буче?
Социальные психологи утверждают, что чем больше ты «должен», тем больше «виноват». Тоталитарные общества неслучайно практикуют психологическое насилие, через комбинацию чувств вины и долга управляя «человеческой массой». Есть ли в таких системах место для личной ответственности?
ТАК ЛИ ПРОСТО «ПРЕОДОЛЕТЬ ПРОШЛОЕ»?
Наступил 1955 год. После смерти Гитлера и капитуляции Германии прошло 10 лет. Все эти годы в стране вовсю работала масштабная государственная «политика памяти», целью которой являлось «преодоление прошлого» (нем. Vergangenheitsbewältigung).
Дискуссия о последствиях нацизма, о коллективной вине и ответственности стала центральной в немецкой культуре, литературе и вылилась в целое движение творческой интеллигенции… Однако результаты десятилетия системной политики по «преодолению прошлого» вряд ли можно считать успешными.
В 1955 году среди немцев Западной Германии был проведен социологический опрос, и больше 50% респондентов, в частности, ответили, что Гитлер «нормальный парень». В начале 60-х провели еще один опрос. На этот момент всему миру уже была известна ужасающая правда о Холокосте.
Об этом рассказывали СМИ, были сняты фильмы, написаны статьи, изданы книги… И при этом около 20% немцев по-прежнему считали, что жертвы отчасти сами виноваты в том, что их травили, мучали и убивали.
То есть у довольно большого числа людей, несмотря на массированную антинацистскую пропаганду, сформировалось не просто представление о коллективной вине — парадоксальным образом они стремились распределить ее между палачом и жертвой.
ВЕЛИКОЕ КОЛЕНОПРЕКЛОНЕНИЕ
Зная подобную статистику, трудно избавиться от мысли, что о коллективных преступлениях, пусть даже и не в отношении всего народа, но в отношении довольно значительной его части, говорить все-таки можно. Вместе с тем было немало немцев, которые считали себя «обманутыми режимом», а значит, в значительной степени видели себя «тоже жертвами», а не соучастниками. А были еще и такие, как Гюнтер Грасс, Томас Манн или Вилли Брандт.
Во время визита в Варшаву 7 декабря 1970 года канцлер ФРГ Вилли Брандт опустился на колени перед памятником жертвам восстания в Варшавском гетто. И, стоя на коленях, канцлер попросил прощения от имени всего немецкого народа. Это было спонтанным незапланированным жестом, совершено неожиданным для журналистов и фотографов, немцев, поляков и вообще, всей мировой общественности. Коленопреклонение стало уникальным событием и вошло в историю по нескольким причинам.
В поступке Вилли Брандта поражало то, что в общем-то лично ему не за что было каяться. Брандт всегда был последовательным противником национал-социализма, во времена Третьего рейха эмигрировал и принимал активное участие в антигитлеровской кампании. То есть степень ощущения сопричастности к коллективному преступлению, совершенному твоим народом, является очевидным следствием осознания личной ответственности за него.
Это вопрос совести и итог рефлексии конкретного человека, а не государственной политики.
ПЕРЕГНУЛ ЛИ ВИЛЛИ БРАНДТ ПАЛКУ?
По-другому — без персонифицированных «высокочувствительных ретрансляторов» — осознание вины и ответственности, вероятно, не работает. Что подтверждали и соцопросы, проводившиеся в 70-е годы по горячим следам коленопреклонения Брандта. Почти каждый второй немец считал жест канцлера чрезмерным. Но насколько искренним и полным может быть коллективное раскаяние, если ты подходишь к нему с некоторой «линейкой»?
Можно ли, например, в одном контексте считать Холокост проявлением абсолютного зла в мире, а в другом контексте представлять его в некотором смысле допустимым и даже возлагать часть вины на тех, кто оказался в газовой камере? Переоценка нацистского прошлого в Германии шла полным ходом. Но консервативная пресса ФРГ все равно увидела в поступке Брандта признаки так хорошо знакомой нам по украинской политической культуре «зрады».
Его клеймили как предателя родины. Консервативная оппозиция резко критиковала подписанный им Варшавский договор 1970 года, разделявший Германию на ФРГ и ГДР. Действительно, деды и прадеды столетиями воевали за «жизненное пространство» на востоке, а слабак Брандт в приступе самоуничижения, стоя на коленях перед поляками, взял и «подарил» коммунистам восточногерманские земли.
«СЛАБОСТЬ», ОБЕРНУВШАЯСЯ ТРИУМФОМ
Хотелось бы еще раз особо подчеркнуть: это не 30-е, не 40-е и не 50-е годы. На дворе был 1970-й, и 25 лет постфашисткой политики памяти! Однако уже в 90-е, оценивая поступок Вилли Брандта, немецкие историки наперебой говорили о том, чего, к сожалению, не понимало большинство его современников.
Действия «слабого канцлера» де-факто стали шагом к будущему воссоединению Германии. Договор, подписанный в Варшаве, объективно послужил фундаментом для постепенного сближения между Востоком и Западом в эпоху холодной войны. В конечном счете это привело к падению Берлинской стены, появлению на карте мира сильной объединенной Германии и Евросоюза.
Понимал ли это сам Брандт, стоя на коленях в Варшавском гетто, сказать сложно. О том, как связаны способность к покаянию, интуиция и интеллект, у современный науки данных тоже нет. Но христианская традиция однозначно свидетельствует в пользу того, что способность к покаянию и мышление имеют тесную взаимосвязь.
Покаяние по-гречески — «метанойя», от «мета» — перемена и «ноема» — мышление. По сути, покаяние и есть такое изменение мышления и даже признак мышления «как такового».
КАК СВЯЗАНЫ ПОКАЯНИЕ И МЫШЛЕНИЕ?
Приведем известные слова философа Александра Пятигорского о связи коллективной ответственности и мышления:
«Вы меня спросили о коллективной ответственности… это вопрос онтологии. Никакая ситуация человека не изолирована и не случайна. Вот, допустим, я гражданин какой то страны, которая развязала войну. И вот, я, скажем, среднестатистический человек, т. е. немыслящий, работаю, например, банковским клерком…
Не воюю, преступлений военных не совершаю, так ведь? Придраться не к чему… А с позиции онтологии я совершаю преступление! Какое? Я не мыслю! Я не задаю вопрос «Как же так, почему я оказался в такой ситуации? Почему я оказался гражданином страны, которая оккупировала другую страну?..»
Раз цепь причин и следствий привела меня к тому, что я гражданин преступного государства, то это значит, что я к этому причастен… Преступление начинается с момента, когда я говорю: «Я тут ни при чем». Потому что я отказываюсь видеть ситуацию, видеть свое участие, видеть, как я допустил, что семена кармы проросли…
Я не мыслил, значит, не прервал сцепление причин и следствий, значит, попустил, чтобы все продолжалось дальше».
Наличие воли к мышлению позволяет провести намного более четкую границу между немыслящим «среднестатистическим» индивидуумом и личностью, способной на «перемену ума». Интересно, что «перемена ума» требуется не только для того, чтобы попросить прощения, но и чтобы простить.
Когда Брандт опустился на холодный бетон возле памятника в Варшаве, поляки оказались к этому не готовы. Официально польские власти оценили это как знак примирения. Но до визита Брандта немцев в Польше системно изображали как реваншистов и разжигателей войны.
После визита партийная пропаганда продолжила культивировать негативный образ немцев. Многие поляки тогда вообще не узнали о том, что произошло. А в польских газетах фотографию коленопреклоненного канцлера ФРГ не тиражировали.
НЕТ СВОБОДЫ — НЕТ И ОТВЕСТВЕННОСТИ?
Начавшиеся после Второй мировой войны споры о разнице между виной и ответственностью, правом и этикой, о динамике коллективного и индивидуального продолжаются до сих пор. Немецкий психиатр и философ Карл Ясперс, женатый на еврейке, в 1937 году был отстранен от преподавания и до конца войны находился в изоляции. В 1946 он издал свой курс для студентов Университета Гейдельберга «Вопрос о виновности».
Разграничивая метафизическую вину на индивидуальном и политическую — на коллективном уровне, философ утверждал, что народ нельзя превратить в индивидуум. Народ не может ни героически погибнуть, ни быть преступником, ни поступить нравственно или безнравственно, это могут всегда только отдельные его представители.
Параллельно Ханна Арендт исследовала вопрос виновности «обычного человека, того самого среднестатистического клерка, о котором говорит Пятигорский. В итоге она тоже приходит к выводу, что «коллективное покаяние» — это весьма проблематичное мероприятие. Оно оперирует категорией коллективной вины, распространяя на общность вину индивидуальную. В итоге виноваты все и никто — личная вина размывается, порождая различного рода манипуляции с целью избежать ответственности.
Интересный аспект в феномене коллективной вины и ответственности обнаружила социолог Айрис Марион Янг. В книге «Ответственность на службе справедливости» она отметила высокомерную склонность более благополучных членов обвинять мене благополучных в неспособности брать ответственность за свою жизнь и стремлении перекладывать ее на общество.
Янг приходит к выводу, что безответственность «обычного человека» — это результат социальной несправедливости и патологии госуправления. А значит, ответственность можно реализовать в первую очередь как борьбу с несправедливостью.
КУЛЬТУРА ВИНЫ И КУЛЬТУРА СТЫДА
Позиция Янг подтверждается и группой ученых из Международной лаборатории позитивной психологии личности, которая изучала американских и российских респондентов. Социологическое исследование показало, что свобода и чувство ответственности связаны напрямую.
Ответственность не может быть навязана, она может быть принята человеком только добровольно, и условием для этого является достаточно высокая степень личной свободы. Чем выше уровень «автономии» (одна из базовых потребностей личности в Self-Determination Theory), тем более он ответственен.
В отсутствии свободы, без поддержки свободы со стороны власти или авторитета, апеллировать к ответственности бесполезно — это не ведет к повышению готовности брать ее на себя. Все процессы, происходящие с нашим внутренним «я», начинаются вовне.
Сравнивая ситуацию в РФ и США, ученые обнаружили некоторые культурные различия — россияне в целом менее склонны принимать на себя ответственность по сравнению с американцами. И это, на самом деле, очень существенный маркер, различающий «культуры стыда» и «культуры вины» условных Запада и Востока.
О наличии в России «культуры вины» писали много, указывая на постоянно рефлексирующую русскую классику, зацикленную на хроническом самобичевании, самокопании и «долге» героя перед родиной, народом или, как минимум, какой-нибудь Соней Мармеладовой. При этом отсутствие «культуры стыда» идет рука об руку с отказом принимать на себя ответственность. И это парадоксальным образом даже сегодня сближает «хороших» и «плохих» русских.
Вот что, в частности, говорит последовательный антипутинист и антисоветчик с многолетним стажем писатель Виктор Ерофеев: «Мы были жертвами режима, а не его сотрудниками… Было бы странно, например, представить себе, что Шаламову было стыдно за Сталина, или Пастернаку — за Хрущева».
А вот антифашисту Вилли Брандту за Гитлера почему-то было стыдно… Чувствуете разницу?
ХХХ
К сожалению, прежний консенсус стран ЕС по поводу культурного наследия, коллективной памяти о Холокосте и нацизме сегодня также проходит серьезное испытание кризисом. Будем надеяться, что этот процесс приведет не только к манипуляциям историей и «войнам памяти» между теми же Германией и Польшей, но и к выработке нового, более сложного общеевропейского консенсуса.
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
