О космотехнике, науке, как отправной точке, и стремлении к бесконечному: интервью с философом Юком Хуэем. Часть II
Фото: gorky.media
Юк Хуэй — гонконгский философ, автор книг и статей по философии техники, медиатеории и кибернетике.
Интервьюер — Андерс Данкер
АНДЕРС ДАНКЕР: А что такое космотехника?
ЮК ХУЭЙ: Для греков «космос» означает упорядоченный мир. В то же время, концепция указывает на то, что лежит за пределами Земли. Нравственность — это, в первую очередь, то, что касается человеческого царства.
Космотехника, как я ее понимаю, — это объединение морального и космического порядка посредством технической деятельности. Если мы сравним Грецию и Китай в древние времена, мы обнаружим, что у них очень разные представления о космосе, а также очень разные концепции морали. Арбитраж между ними тоже происходит по-разному, с разными технологиями.
Космотехника типа «небесной науки» не возможна в наше время, когда больше нет концепции «небес», как это было у людей в прошлом. Как и у других крупных стран, у Китая есть спутники, вращающиеся вокруг него.
Небеса стали мирским местом, используемым людьми, и больше не могут играть роль морально узаконивающей силы
А. Д.: В «Рекурсивности и непредвиденности» вы говорите о необходимости «рекосмицировать мир». Вы позаимствовали этот термин у Огюстена Берка, который указал, что в современном мире больше нет космоса, понимаемого как моральный и значимый порядок, и что колонизация Западом лишила другие культуры их отличительных концепций космоса.
Он говорит, что у Вселенной, как ее описывают в науке, нет ничего общего с классическим космосом, поскольку научное объяснение не имеет никакого морального значения. Означает ли это, что перед нами стоит задача рекосмизации не только нашего мира, но и самой Вселенной?
Неужели Вселенная, открытая астрономами, все еще ждет, чтобы ей было придано должное моральное значение?
Ю. Х.: Когда мы думаем об астрофизике, мы видим Вселенную как термодинамическую систему, которая неумолимо движется к разрушению и тепловой смерти, где звезды являются не чем иным, как основными элементами ядерных реакций, и где их мерцание не имеет к нам никакого отношения. В этом смысле рекосмизация Земли и Вселенной кажется абсурдной; это не может привести ни к чему, кроме поверхностного мистицизма и наивности.
Астрофизика сообщает нам только определенные факты о Вселенной. У нее нет амбиций рассказывать нам, как жить. Какую жизнь мы должны представить в свете недавних астрофизических открытий? У физики нет цели ответить на эти вопросы.
«Рекосмизация» не означает возвращение звезд и космоса некоторой таинственности или придание технологии мистического значения, а скорее понимание того, что мы должны развивать такие образы жизни, которые разрешают конфликт между современной наукой и традициями, между технологиями и мистицизмом — говорим ли мы о китайском Дао или Дазайне Хайдеггера.
Мы должны дать нерациональному место в культуре, которая в остальном рациональна — например так, как поэзия дает неизвестному место в общении посредством нетрадиционного и парадоксального использования языка.
Искусство и философия не могут выбирать науку в качестве отправной точки. Если они это сделают, они станут примечаниями к позитивизму.
Они не должны отказываться от науки, но обязаны указывать ей путь к другим способам понимания мира. Перефразируя Жоржа Кангильема, мы должны вернуть технологии к жизни.
А. Д.: А как насчет людей, которые хотят развивать новые технологии, чтобы начать новую жизнь в космосе? Это тоже космотехника? Например, ракетные миллиардеры Безос и Маск, мечтающие о колониях в космосе и колонизации Марса?
Ю. Х.: В книге Ницше «Веселая наука» (1882 г.) есть замечательный отрывок, в котором он говорит о «горизонте бесконечного». Он описывает современных людей, которые покинули землю в поисках бесконечного, но, когда они находятся посреди океана, нет ничего страшнее бесконечности — нет больше дома, в который можно было бы вернуться.
Желание современников, описанное Ницше, продолжает вызывать эффект дезориентации, в то время как чувство, что больше нет дома, и некуда возвращаться, обеспечивает огромный рынок для психотерапии и духовного спасения. Тоска по бесконечному переносит нас к сверхчеловеческому.
Для Жана-Франсуа Лиотара существуют как положительные, так и отрицательные бесконечности, которые связаны с различными формами рациональности. Позитивистская, плоская сверхчеловечность захватывает нас в жесткие технологические системы, как мы видим в Китае с системой социального кредита.
Положительное сверхчеловеческое — это то, что «внутреннее во мне, больше меня самого» — например Бог для святого Августина. Мы, люди, несем в себе что-то сверхчеловеческое, несводимое к человеческому, но поддерживающее с нами высочайшую близость.
В начале своей книги «Человек» (1998 год) Лиотар спрашивает, не является ли главной задачей науки готовиться к смерти Солнца, которая, конечно, невообразимо далеко пребывает в будущем, но которая также влечет за собой уничтожение всех живых существ на Земле.
Ракетные миллиардеры, будучи трансгуманистами, хотят преодолеть конечность: конечность человеческой жизни и жизни как таковой
Это стремление к бесконечному также подразумевает неограниченное накопление капитала.
А. Д.: Окажемся ли мы в положении, когда критика технологий функционирует как часть одной и той же технологической системы, то есть когда критика становится просто еще одним входом, еще одной петлей обратной связи, запрограммированной в механизм?
Если мы действительно мыслим кибернетически, то когда мы ремонтируем или модернизируем машину, программу или механизм, разве мы не становимся частью машины, инструментом для ее улучшения?
Ю. Х.: Да, согласно тому, что мы называем кибернетикой второго порядка, люди и машины связаны в рекурсивном движении, которое становится примером того, что Гегель называет диалектикой господин-раб.
Для Гегеля эта диалектика была о власти, знании и признании. Мастер использует подчиненного для работы и обслуживания. Но кто здесь хозяин, а кто раб? Машины — рабы, но в то же время хозяева, потому что люди должны их обслуживать и зависеть от них. Когда мы смотрим на себя как на слуг машины, мы приходим к тому, что Гегель называет несчастным сознанием.
Чтобы преодолеть несчастное сознание, нам нужно либо гегелевское примирение, либо ницшеанское стремление к власти. В настоящий момент, однако, трудно добиться признания машин, если мы не закодируем их жестко, чтобы безоговорочно подчинить себе; это то, что предлагается в так называемой «AI-этике».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
