ВИКТОР МАЛАХОВ о парадоксах этики, моральной революции и «окнах бытия» (Часть III)
Фото из личного архива Виктора Малахова
ЦЕЛОСТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ ИСТОРИИ КАК ЦЕННОСТЬ
Да, такой вот парадокс: история, какой она нам досталась, — это одновременно и неуступчиво реальная, и вместе с тем, чрезвычайно уязвимая, хрупкая и, я бы сказал, маркая вещь: небрежные, неопрятные руки способны её не только искалечить, но и измусолить, испакостить до неузнаваемости.
История – как дыхание наших предков, застывшее на живом стекле человеческой памяти. Решимся ли мы затереть дошедший до нас след этого дыхания жирными отпечатками собственных пальцев? Переводя только что сказанное на язык более трезвый и прагматический – слишком вольно обращаясь с собственной историей, мы легко можем оказаться перед угрозой утраты своей человеческой идентичности.
Поэтому какими бы благородными не представлялись кому-то современные «продвинутые» идеалы, мы не можем ради них жертвовать своей историей и культурой. Мы не можем жертвовать Колумбом, Шекспиром, Джефферсоном, Пушкиным…
На того же Александра Сергеевича при желании сколько можно навесить «компрометирующих» фактов: и за женщинами волочился, и в карты играл, выпивал порой лишнего, дрался на дуэлях, долгов наделал… — ужас! Эх, Александр Сергеевич…
Так вот я призвал бы не забывать: очевидная умственная недалёкость всех подобных обвинений прикрывает нечто куда более страшное: готовность выбросить на помойку то доброе и светлое, что мы унаследовали из нашего исторического опыта и что, собственно, и делает нас культурными людьми.
Увы, ни Шекспир, ни Достоевский не устоят перед моральным катехизисом нашей нынешней современности. Тем не менее, они нам интересны и дороги целиком, без изъятия — именно такими, какими они были. В целом, тема нынешней «моральной революции» ещё требует своего глубокого осмысления.
С чем-то здесь можно, на мой взгляд, согласиться, а с чем-то и поспорить. Но, когда мы спорим, всегда ведь есть риск, что кто-то проспорит. Главное — чтобы смысловой потенциал разных точек зрения был выявлен в полной мере и принят во внимание.
У меня, например, есть большие сомнения относительно того, насколько вообще нравственна гипертрофия идеи формального равенства – хотя бы, например, формального равенства женщин и мужчин. Слов нет, в области соблюдения прав человека со всеми возможными её ответвлениями, требование подобного равенства имеет для современного сознания совершенно очевидный характер и должно быть утверждено со всей подобающей непреложностью.
Однако следует помнить о грани, за которой непримиримое требование равенства перерождается в безрассудную проповедь всеобщей одинаковости. Стоит ли закрывать глаза на замечательную особенность половых различий внутри человеческого рода, которая так много дала для культуры и искусства, для духовного роста человечества в целом?
Целостное восприятие мира предполагает умение уважать и ценить всё то особенное, что придает каждому из нас неповторимость и ценность в глазах тех, кто обитает рядом. Это справедливо не только в отношении полов, но и в отношении различий между народами, языками, культурами, каждая из которых вносит свой незаменимый вклад в сокровищницу общечеловеческого бытия.
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ «УПРУГОСТЬ» В ЦИФРОВУЮ ЭПОХУ
Есть вещи, которые в рамках виртуального общения не угасают, а выступают более наглядно. Остаются такие ниточки, за которые люди могут ухватиться даже при радикальном изменении общих условий коммуникации. Например, человеческий взгляд. Мне кажется, что, так или иначе, виртуальное видео-общение даже подчеркивает значение живого человеческого взгляда.
Взгляд — это вообще интересная тема для философии. Жан-Поль Сартр в свое время неспроста говорил: другой — это взгляд. Вхождение в поле другого для нас часто начинается именно с констатации присутствия его взгляда в нашей жизни. Когда кто-то на нас смотрит, вглядывается в нас…
Вот такого рода компоненты общения даже в нынешнюю цифровую эпоху пока еще, слава Богу, продолжают существовать и актуальности своей не теряют. Вместе с тем, напомню то, о чём у нас шла речь ранее: в принципе, общение – это то, во что наше бытие должно быть вовлечено целиком.
Между тем любые технические средства общения выделяют только частичные области, в которых мы можем коммуницировать с другими. Поэтому как бы динамично не развивались сегодня формы дистанционного, виртуального общения, у человека всегда остается потребность в более тесных человеческих контактах, тоска по подобным контактам.
Я вижу, что карантин и локдаун еще больше обостряют эту потребность. Когда пружина сжимается, то у нее нарастает стремление снова приобрести свою естественную форму. Наша человеческая идентичность сохраняется до тех пор, пока мы сохраняем в себе подобную «упругость» — способность всякий раз возвращать себе естественную для людей форму существования, искаженную теми или иными обстоятельствами.
Вообще значение этой «упругости» недооценивать нельзя, нельзя игнорировать силу её проявлений. Вы знаете, мне представляется, что 20-й век, несмотря на все его ужасы, а может быть, парадоксальным образом, даже благодаря им, стал эпохой, на срезе которой наиболее остро и до жути достоверно проявилась вот эта самая человеческая «упругость», вообще человечность людей.
Как будет обстоять с ней дело в 21-м веке, пока трудно себе представить. Но я думаю, что в этих условиях задача людей старшего поколения — транслировать в неведомое и непредсказуемое будущее хотя бы пунктирной линий то, как в их время для них раскрывалась человеческая идентичность. Это касается и опыта общения.
Когда-то Юрий Карлович Олеша задался таким вопросом — какая строка русской поэзии 19-го века представляется ему самой драгоценной? И остановился на следующей строке Афанасия Фета: «В моей руке — какое чудо! — Твоя рука…».
Я надеюсь, что понимание того, насколько ценно для человека целостное общение, будет пронизывать и культуру 21-го века — при всех непредвидимых нами переменах и поворотах, которыми чревато грядущее.
КУЛЬТУРА И ЯЗЫКОВОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ
Мне представляется очень важной мысль Юрия Михайловича Лотмана, который говорил, что любая культура выигрывает от того, что в ней сосуществуют разные языки. В первую очередь, это делает культуру более глубокой и стереоскопичной, позволяет ей воспринимать и осмысливать действительность в её разных аспектах.
Ведь каждый язык задает свой аспект осмысления бытия, от наиболее общих вплоть до самых конкретных сюжетов и тем, которые возникают в жизненном опыте человека. Кроме того, наличие разных языков в культуре способствует тому, что она актуализирует свой творческий потенциал.
В культуре подобного типа постоянно стоит на повестке дня проблема внутреннего перевода, проблема самоинтерпретации. Такая культура постоянно сталкивается с творческим задачами, которые не дают ей закоснеть, актуализируют ее способность к саморазвитию.
В современном мире проблему языка можно рассматривать по-разному: с точки зрения политики, идеологии, институций, государственных интересов… Однако центральной, по моему убеждению, все равно остаётся точка зрения реальных человеческих индивидов, живых носителей языка.
Если мы потеряем эту непосредственную человеческую точку зрения, мы потеряем всё. Очень важно, чтобы люди, такие, как они есть, а не какими их кто-то хочет видеть, имели возможность свободно выражать себя на языке, который для них более предпочтителен. Причём это может быть даже не обязательно их родной, материнский язык.
У каждого человека может быть свой, особый путь языкового самоопределения. Важно создавать и расширять для людей возможности такого самоопределения, а не тянуть их насильно в языковой узде. Лишний глоток свободы никогда никому не мешал.
Ну а ежели ставится задача повысить рейтинг какого-то языка в практике человеческого общения – ну что ж, постарайтесь сделать так, чтобы люди сами тянулись к нему, хотели его изучать. Это путь более надежный и адекватный, чем любые принудительные акции.
ЯЗЫК — ЭТО ТВОРЧЕСТВО, А НЕ ПРИНУЖДЕНИЕ
В Украине у меня был такой любопытный преподавательский опыт. На протяжении десяти с лишним лет я, по нескольку недель ежегодно, читал курсы этики в Луганске, в Университете имени В. И. Даля, и в Острожской Академии (Ровенская область). Я хорошо представляю себе сознание, настроение и языковое поведение студентов этих, таких разных, городов.
Живя в тихом старинном Остроге, в естественной украиноязычной среде, я порой терял ощущение, что можно общаться как-то иначе. Для меня и для острожских студентов это было абсолютно естественно. Варварством было бы навязывать им какую-либо иную языковую практику. Но точно так же дело обстояло и с луганскими студентами, русскоязычными в своём большинстве.
Так что мне представляется, что насильственными методами мало чего в этой области можно достичь, кроме ущемления человеческой души. Овладение другим языком – это великое благо, но для этого он должен быть чем-то привлекателен для человека, должен существовать стимул для свободного овладения им.
Поделюсь ещё одним примером из собственной жизни. Моя семья была русскоязычной, но родители отдали меня в украиноязычную школу, за что я им безмерно благодарен. До сих пор помню чувство восторга, которое вызвала у меня творческая, свободная украинская речь.
Это была живая языковая среда, а не вымученный язык, напяленный, словно маска, только потому, что этого требует какой-то циркуляр. Я ощутил всю прелесть украинской речи, присущий ей артистизм, какую-то нутряную вежливость, юмор, которым она сочилась. Помню неподдельную радость, с которой мы в классе читали Котляревского. Это было мало с чем сравнимое удовольствие.
Недавно мы с женой попытались смотреть «Тени забытых предков» Паражданова в русскоязычной озвучке. Увы — совершенно другое впечатление, нежели от оригинала… В свое время я был на знаменитой премьере этого фильма, той самой, на которой выступал Стус, — с того дня у меня на всю жизнь сохранилось ощущение грозной мощи и красоты украинского слова. Я знаю, каких высот может достигать украинская лирическая поэзия. Считаю, что живой опыт именно такого рода может делать язык привлекательным для людей.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
