Воспоминания и размышления Ады Роговцевой: о кино и судьбе, дружбе и близости; связи между режиссером и актером, и «Вечном зове» (Часть II)
Кино и судьба
В фильме «Салют, Мария!» я носила на груди ключи от двух гробов: в Испании хоронят в нишах, и у родственников остается ключ. В фильме я похоронила мужа и сына — и в жизни я похоронила мужа и сына.
Когда мы сняли смерть сына, открыли шампанское, потому что нашему режиссеру Иосифу Хейфицу очень понравилась сцена. Как это было в жизни, лучше и не рассказывать. Мой сын окончил режиссуру и после института ушел в армию.
В первые же дни после аварии на ЧАЭС его отправили в Чернобыль — снимать хронику вместе с оператором Сережей Борденюком, тоже тогдашним армейцем.
Все лето они мотались в Чернобыль, он летал прямо над реактором. Возможно, это стало причиной того, что в 50 лет он умер от рака легких. Фильм, который они сняли и смонтировали, является секретным и лежит где-то в Москве.
Материалы, не вошедшие в фильм, валялись в Доме офицеров, их чудом не выбросили в 90-е. Сейчас они у Сергея Борденюка и, возможно, когда-нибудь мой внук сделает из этого материала кино… А Костя и Сережа даже чернобыльских удостоверений не имели.
И труд их остался безымянным и ненужным… Когда вышла книга Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего», я ее в прямом смысле «съела». И мне понятно, за что книга получила Нобелевскую премию. Все просто и правда!
О дружбе и близости
Платонов писал: «Каждое сердце разное с другим: одно, получая добро, обращает его целиком на свою потребность, иное же сердце способно и зло переработать и обратить его в добрую силу себе и другим».
А еще он говорил, что «необязательно владеть предметом своей любви, гораздо важнее чувствовать его постоянным жителем своего сердца».
Люди, которые живут в моем сердце, умели все переплавлять в добро.
Один из них – Юра Якутович — график, академик, великий человек. Его сын и внук тоже были художниками — удивительно талантливыми, уникальными.
С Иваном Мыколайчуком мы были родными. Он называл меня «Пекельце» – так перевел Адочку
Кроме родства душ и общего круга, нас объединяла привязанность к близким: Иван любил свою маму и родню, и я любила свою маму и родню. Где бы мы ни встречались, болтали, как две клуши.
Иван мучительно умирал от рака. Когда он только начинал болеть и отказывался ехать в больницу, Маричка, жена Ивана, позвонила и попросила его уговорить. Я приехала, убеждала, а Иван поднял сорочку: «Пекельце, дивись!», а тела не было… Я тогда убедила его уехать в больницу, но к здоровой жизни он уже не вернулся…
Между нами была удивительная откровенность. Со многими мужчинами, особенно это чувствуется чем старше мы становимся, исчезает понятие пола — остается только человеческое.
Мы общаемся человеческой сутью. Так было и с Иваном, и мы безгранично любили друг друга. Я прощалась с ним за несколько часов до смерти, когда он уже был без сознания, и я держала в руке его босую ногу. Накануне я написала:
«Іван вмирає. Що ж бо нам робити?
«Похукайте на серце, розпаліть
В мені життя, а смерть забороніте», —
Так він сказав би, але він мовчить.
І вже його свідомість не кориться
Буття законам — він зійшов з межі.
Та як на тебе мертвого дивиться,
Поки живий — порадь, допоможи.
Шевченків син Іван! Хай стане диво, —
Проскачеш на гарячому коні,
З коня всміхнешся зверхньо, незлостиво
Усім-усім на світі… і мені.
Іще живий, говоримо востаннє…
Ти — незбагненний, ти — такий простий,
Лиши нам головне своє зізнання:
Де сили брав самотньо хрест нести?
Тепер доніс. Складаєш світлі крила
І віддаєшся в вічності глибінь…
Ми не змогли. Чужі. То й не зуміли
Тебе добром утримати в тобі.
І цілу ніч періщить дощ,
Сумний та сірий. Небо плаче.
Проскоч, Іване, смерть, проскоч!
Устань, миленький! Встань, козаче…»
О связи между режиссером и актером
Между режиссером и актером должна быть любовь. Великий английский режиссер театра и кино Питер Брук сказал: «Искусство — это не пот и гневные гримасы».
Иосиф Хейфиц, который снимал меня в фильме «Салют, Мария!», был не только профессиональным, но и очень заботливым режиссёром.
В 6 утра меня гримировали, а он сидел рядом и прорабатывал со мной сцену, собирал меня на работу. Я же — молодая актриса, и у меня главная роль. Так что он не отходил от меня, и мы вместе дышали. Когда попадаются такие режиссёры, то у актера создается впечатление: «Это же я все придумал, это я все сделал».
Или, к примеру, Роман Виктюк. Однажды мой День рождения совпал с репетицией. Она прошла замечательно, все актеры были в приподнятом настроении. Ромка мне кричит: «Ну, какой я тебе подарок сделал на день рождения?» А я ему отвечаю: «Как я тебе подсказала, что мне подарить!».
Это любовь, любовь между режиссером и артистом. А когда начинают: «А ну-ка иди сюда, ты не знаешь текста, ты толстая, ты старая», то ничего не будет.
В конце концов, на репетициях Михаил Романов часто не знал текста, Богдан Ступка не знал. А другой знает, но приходит и долдонит без толку, не пропуская через сердце, через почечку, и получается просто плохая литература вслух.
Фильм «Вечный зов»
Фильм для своего времени был весьма революционный, кусок про 37-й год даже заставили переснять, а то он выходил уж очень антисоветским. Мы его называли «Вечный воз», потому что съемки длились больше 10 лет. После первой части сделали перерыв на четыре года: автор писал продолжение.
Этому роману можно многое закинуть в плане политики и истории, но чем он хорош — характеры написаны так сочно, что бери и играй
Режиссерами были два брата: Владимир Краснопольский и Валерий Усков. Они работали, как один человек. В какой-то день снимал первый, а на следующий — второй, но мы не ощущали разницы.
Я была совсем не похожа на героиню внешне, да и на момент съемок мне было 35, но в кино так часто бывает: тот тебя увидел в каком-то фильме, сказал другому, а он — третьему. Автор Иванов где-то обо мне услышал, посмотрел и сказал: «Да. Это она».
Все фото — из личного архива Ады Роговцевой
Специально для Huxley
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
