ВЕЛИКИЕ ЯПОНЦЫ: Рюноскэ Акутагава — гений короткого рассказа
Арт-оформление: Olena Burdeina (FA_Photo) via Photoshop
Несмотря на то что Рюноскэ Акутагава (1892–1927) — признанный классик японской литературы, проза которого уже сто лет переводится на многие языки и по тиражам изданий японских авторов за рубежом уверенно занимает первое место, для широкого круга писатель известен разве что по фильму Акиры Куросавы «Расёмон», снятому на основе сюжетов двух его рассказов.
Акутагава вполне мог бы носить учрежденный мной специально для него титул — «Басё в прозе», ибо был мастером малых литературных форм: писал рассказы и эссе, миниатюры и афоризмы. Такая особенность его творчества не уменьшила значение писательского наследия Акутагавы, которое стало для японской литературы основополагающим, придало ей новый облик и обозначило контуры развития на весь XX век.
Рюноскэ со старта литературной карьеры был чрезвычайно популярным автором, и потому неудивительно, что самая престижная литературная премия Японии для дебютантов — это премия Акутагавы и награждают ею писателей, которые делают первые шаги в литературе.
В разные годы ее получали будущие классики японской литературы, такие как Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ — лауреат Нобелевской премии 1994 года.
Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии
Рюноскэ Акутагава
РОЖДЕНИЕ ДРАКОНА И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ
Герой сегодняшнего очерка родился в Токио в семье торговца молоком Тосидзо Ниихара утром 1 марта 1892 года. Дата рождения определила его имя. Ребенок появился на свет в год Дракона, месяц Дракона, в день и час Дракона. Новорожденного назвали Рюноскэ, и первый иероглиф его имени «рю» обозначает «дракон».
Когда ребенку не было и года, мать Рюноскэ сошла с ума и покончила с собой, а его отдали на воспитание в бездетную семью брата матери — Акутагавы Митиаки. С тех пор мальчик утратил свою фамилию Ниихара и получил фамилию приемного отца — Акутагава.
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ АКУТАГАВЫ
Приемный отец занимал высокое социальное положение и работал начальником строительного отдела префектуры Токио. Рюноскэ повезло: благодаря воле случая избежав бедности и невежества, он оказался в роскошном доме знатока и ценителя японской культуры. Семья дяди писателя имела глубокие культурные корни, среди предков были писатели и ученые.
Акутагаве с детства привили любовь к средневековой поэзии и живописи Японии. В возрасте одиннадцати лет вместе с друзьями он «издает» школьный рукописный журнал, который сам редактирует и оформляет.
Учась на литературном отделении в колледже, юноша имел возможность много читать. В то время Япония переживала небывалый интерес к европейской культуре. Рюноскэ знакомится с лучшими произведениями Бодлера, Ибсена, Стриндберга и Анатоля Франса. Читает «запоем» и много: от японской и китайской классики до книг русскоязычных авторов: Гоголя, Толстого и Достоевского.
В 1913 году Акутагава поступает в Токийский университет на отделение английской литературы и начинает пробовать себя в искусстве письма.
ПЕРВЫЕ ПРОБЫ ПЕРА И ПЕРВЫЙ УСПЕХ
Учеба в университете не слишком пришлась по душе Акутагаве. Его угнетает атмосфера рутины, которая царит в учебном заведении. Акутагава предельно разочарован формализмом преподавания, когда вместо широты размышлений студентам стараются вложить в головы огромный объем знаний, избыточных и очень часто совершенно ненужных. Но Акутагава не растерялся и вскоре место университета в сфере его интересов занимает основанный им в 1914 году литературный журнал «Синситё», что в переводе с японского означает «Новое течение».
Объединенные желанием творить, товарищи Акутагавы по университету так же активно включаются в работу над выпуском журнала. Появляется группа литераторов «нового мастерства», которая провозглашает своим творческим методом неореализм — реализм, отрицающий натурализм и популярную в Японии того времени эго-беллетристику. Благодаря Акутагаве и его журналу удалось дать дорогу многим авторам новой японской литературы.
К этому времени относят и первые пробы пера писателя. 14 апреля 1914 года Акутагава пишет рассказ «Старость», который публикует в журнале «Синситё». В 1915 году он создает один из лучших своих рассказов — «Ворота Расёмон», а в 1916-м им написаны новеллы «Нос», «Бататовая каша», «Ад одиночества», «Носовой платок» и другие. Примечательно, что новелла «Нос» явно создана под влиянием одноименной повести Николая Васильевича Гоголя, а в новелле «Бататовая каша» ощутим мотив гоголевской «Шинели».
К 1915 году относится и знакомство молодого Акутагавы с известным писателем Нацума Сосэки. Будучи автором всего трех рассказов, Акутагава идет к нему в гости, предлагая себя в ученики. Рассказ «Ворота Расёмон» вызывает восторг у маститого писателя, и он всячески старается поддержать творческие амбиции молодого автора. Два рассказа Акутагавы публикуются в популярном столичном ежемесячнике «Тэйкоку бунгаку». Но в 1916 году в возрасте 49 лет писатель Нацума Сосэки умирает и сотрудничество между ними прекращается.
Акутагава продолжает писать, и когда в 1917 году выходит первый сборник его рассказов, он тотчас делает автора знаменитым. Следуя психологической традиции Достоевского, Акутагава привносит в японскую литературу то, чего в ней никогда не было, — психологию человека как объект познания. Он раскрывает внутренний мир героя не отдельно от реальности, а в процессе взаимодействия с окружающей действительностью. Неудивительно, что специалисты-японоведы называют Акутагаву «японским Достоевским».
После окончания университета в 1917 году Акутагава некоторое время преподает английский язык в Морском училище города Камакура. Профессия не интересует его, наоборот, Акутагава чувствует к преподаванию отвращение, так как оно отвлекает его от главного — занятий литературой.
В письме к жене Акутагава так описывает свое состояние того времени: «Стоит мне увидеть лица учеников, как сразу же охватывает тоска — и тут уж ничего не поделаешь. Но зато я моментально оживаю, когда передо мной бумага, книги, перо и хороший табак».
ТВОРЧЕСТВО КАК КАЛЕЙДОСКОП
В 1919 году Акутагава переезжает в Токио и до 1921 года работает в редакции журнала «Осака майнити симбун». Много пишет, его сборники рассказов охотно публикуют, так как они пользуются небывалым спросом у читательской аудитории. Акутагава уходит из журнала и ведет жизнь известного и успешного профессионального писателя. Годы с 1921 по 1927 ознаменованы небывалой творческой активностью писателя — он работает как одержимый.
Переводчик его текстов Аркадий Стругацкий в статье «Три открытия Рюноскэ Акутагавы» пишет:
«Поиск, поиск, поиск — вот что составляло суть его деятельности. И мысль писателя судорожно билась в недрах неповоротной груды фактов мировой культуры, стремясь нащупать в этом бесконечном разнообразии нечто главное, единственное, незаменимое, некий философский камень, который чудесным образом раз и навсегда решит для него все мучившие его проблемы. Его коллеги ныли, публично жалуясь, что писать больше не о чем, а он едва успевал переводить дух — мысли и чувства лились с кисти на бумагу, облекаясь в формы то простые и даже наивные, то странные и причудливые, порой фантастические. Пожалуй, ни один писатель не может похвастать такой жанровой и тематической мозаикой, какую являло собой творчество Акутагавы Рюноскэ».
А писательница Катерина Терешкевич, делясь своими впечатлениями после прочтения сборника новелл Акутагавы, подчеркивает:
«Акутагава невероятно разнообразен. Есть нехитрые сказочки с моралью. «Снежок» — как раз такая. И черного кобеля таки можно отмыть добела, если кобель очень захочет отмыться. Есть рассказы, к которым сейчас приклеили бы бирку «крипипаста», как, например, «Мадонна в черном» или «Бог Агни». Есть великое множество притч и легенд («Паутинка», «Сусаноо-но-микото на склоне лет», «Ду Цзы-чунь» и др.), многие из них связаны с проникновением христианства в Японию («Смерть христианина», «Усмешка богов»). Есть откровенная сатира (Menzura Zoili, «В стране водяных», «Удивительный остров»), а есть завуалированная. Есть бытовые сценки, исторические очерки, бурлеск, стилизации… Даже анекдот про Толстого и Тургенева («Вальдшнеп») есть. Все, что хотите, одним словом. Калейдоскоп».
В 1922 году Акутагава создает самый известный из своих рассказов — «В чаще», и даже теперь, спустя 100 лет, текст новеллы служит хрестоматийным примером виртуозного построения сюжета. Аркадий Стругацкий обозначает его как «поразительное литературное произведение, совершенно уникальное в истории литературы, поднявшее откровенный алогизм до высочайшего художественного уровня».
Рассказ Акутагавы «В чаще» несколько раз был экранизирован, но самую большую популярность ему принес фильм Акиры Куросавы «Расёмон» (1950), который удостоился «Золотого льва» Венецианского фестиваля и «Оскара» за лучший фильм на иностранном языке.
В эти годы Акутагава пытается сформулировать свои принципы литературного мастерства и оформляет свое видение в «Заметках об искусстве»: «Художник должен прежде всего стремиться к совершенству своих произведений. В противном случае его служение искусству станет бессмысленным».
Критики рассказов Акутагавы находят их чересчур простыми, лишенными «литературных красот», которыми «кишат» произведения его современников, но писатель верен себе: пишет просто и точно, постигая в краткости и лаконичности письма подлинную гармонию изображаемого: «То, что именуется простотой в искусстве, — это простота невероятной сложности. Простота, когда выжатое прессом вновь помещают под пресс. Люди, неспособные понять, сколько нужно приложить творческих усилий, чтобы получить такую простоту, могут бесконечно что-то создавать и создавать, и этот свой детский лепет самодовольно называть красноречием».
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ И САМОУБИЙСТВО
Последние годы жизни в творчестве Акутагавы достаточно плодотворны, хотя преимущественно он пишет в жанре эссе — «Заметки Тёкодо» (1926), «Зубчатые колеса» (1927) и две книги афоризмов и миниатюр: «Слова пигмея» (1923–1926) и «Жизнь идиота» (1927). Тексты этих книг изобилуют короткими сентенциями с довольно циничными высказываниями в адрес человечества.
Акутагава рассуждает о морали, религии с присущей ему точностью и смелостью, он саркастичен, но мысли отражают пессимизм автора и его депрессию. Психическое состояние Акутагавы становится далеким от нормы, друзьям он часто говорит о самоубийстве и 24 июля 1927 года, приняв смертельную дозу веронала, писатель уходит из жизни.
Причинами указывают довлеющее над его судьбой самоубийство матери, «смутное беспокойство» последних лет, переутомление и депрессию.
Григорий Чхартишвили, анализируя самоубийство Акутагавы в книге «Писатель и самоубийство», придерживается культурологической версии, полагая, что, несмотря на успех своих текстов на родине, Акутагава сомневался в возможности японской литературы стать частью мировой культуры, и такое представление о второстепенности не позволило ему в полной мере осознать качество созданных им произведений.
Катерина Терешкевич считает, что как само творчество, так и свою жизнь писатель обозначил девизом — «до упора»: «Если творить шедевр, рисуя муки ада, то — сигануть в ад самому и смахнуть туда же самое дорогое, что есть в жизни. Иначе — не шедевр, поделка. Если падать, то сразу — до дна. Так, чтобы ограбить нищенку, грабившую мертвецов. Серость и чистота, труд и святость, любовь и бесхитростность, равнодушие и обреченность — все выведено в апогей, обнажено, показано с отстраненностью гения. Жаль, что и свою судьбу Акутагава Рюноскэ довел до упора… так, как счел нужным».
Как бы там ни было, но гениальность созданного Акутагава действительно «довел до упора», уровень его прозы — это планка высочайшего литературного мастерства, которая уже давно перешагнула все национальные границы, став частью мирового культурного наследия.
И нам достается в подарок эта чудная возможность получить интеллектуальный восторг и эстетическое наслаждение от прочтения.
НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ АКУТАГАВЫ
«Жизнь подобна коробку спичек. Обращаться с ней серьезно — глупее глупого. Обращаться несерьезно — опасно».
«Жизнь подобна книге, в которой недостает многих страниц».
«Жизнь — сложная штука. Сделать сложную жизнь простой способно только оружие. Потому-то цивилизованный человек, обладая мозгами людей каменного века, и предпочитает убийство любой дискуссии».
«Опасные мысли — это мысли, заставляющие шевелить мозгами».
«Слова литературного произведения должны обладать красотой, которой они лишены в словаре».
«Судить о гениальности произведения в зависимости от его размера — значит допускать материальный подход к его оценке. Величина произведения — это лишь вопрос гонорара».
«Каждому писателю свойственно чувство чести столяра. Ничего позорного в этом нет. Каждому столяру свойственно чувство чести писателя».
«Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера».
«Свобода — как воздух горных вершин — для слабых людей непереносима».
«У меня нет совести. У меня есть только нервы».
«Чтобы сделать жизнь счастливой, нужно любить повседневные мелочи. Сияние облаков, шелест бамбука, чириканье стайки воробьев, лица прохожих — во всех этих повседневных мелочах нужно находить высшее наслаждение. Но ведь те, кто любят мелочи, из-за мелочей всегда страдают».
«Судьба неизбежнее, чем случайность».
«БУДУЩАЯ ЖИЗНЬ» АКУТАГАВЫ
«Ясно, что я не жду признания в будущие времена. Иногда я представляю себе, как через пятнадцать, двадцать, а тем более через сто лет даже о моем существовании уже никто не будет знать. В это время собрание моих сочинений, погребенное в пыли, в углу на полке у букиниста на Канда, будет тщетно ждать читателя. А может быть, где-нибудь в библиотеке какой-нибудь отдельный томик станет пищей безжалостных книжных червей и будет лежать растрепанным и обгрызенным так, что и букв не разобрать. И однако…
Я думаю — и однако. Однако, может быть, кто-нибудь случайно заметит мои сочинения и прочтет какой-нибудь короткий рассказец или несколько строчек из него? И может быть, если уж говорить о сладкой надежде, может быть, этот рассказ или эти строчки навеют, пусть хоть ненадолго, неведомому мне будущему читателю прекрасный сон? Я не жду признания в будущие времена. Поэтому понимаю, насколько такие мечты противоречат моему убеждению.
И все-таки я представляю себе — представляю себе читателя, который в далекое время, через сотни лет, возьмет в руки собрание моих сочинений. И как в душе этого читателя туманно, словно мираж, предстанет мой образ…»