ВИКТОР МАЛАХОВ о парадоксах этики, моральной революции и «окнах бытия» (ЧАСТЬ IV)
Фото из личного архива Виктора Малахова
ЯЗЫК КАК КУЛЬТУРНЫЙ МОСТ
Вообще, язык, как и культура в целом, — предмет малоподходящий для того, чтобы рассуждать о нем в категориях обладания или чьих-то исключительных прав. Захочу — запрещу, захочу — позволю… Jus utendi et abutendi в этой деликатной области натыкается, мягко говоря, на существенные ограничения.
Думаю, многим памятны возобновляющиеся к каждой «круглой» дате нелепые попытки выяснить, «чей» же все-таки Николай Гоголь — русский он писатель или украинский? Господи, хочется сказать: «Да берите себе Гоголя столько, сколько способны его взять!»
В русской литературе со времен Достоевского бытует выражение: «Все мы вышли из гоголевской шинели» — и бытует не без оснований. Можно ли сказать нечто подобное о послегоголевском периоде развития литературы украинской? Насколько он был этой литературой востребован, в какой мере отвечал на ее внутренние запросы, был участником ее творческого полилога? — вот бы подумать о чем…
Гоголь — писатель такого масштаба, что свет его творчества может осветить жизнь каждого — того, кому это действительно нужно. Вот, на мой взгляд, дело в чем, а не в том, «чей» он. Кстати, ведь именно благодаря Гоголю в русскую литературу так прочно вошли жизнь, быт, нравы украинских соотечественников великого писателя. И теперь это неотъемлемые реалии русской культуры, русского опыта. Я думаю, с точки зрения украинского патриотизма здесь есть чем гордиться.
Есть в нынешней языковой ситуации в Украине некий феномен, который меня сильно озадачивает. Имею в виду достаточно большое количество людей, которые изъясняются на русском языке (быть может, зачастую и потому, что другого не знают), но при этом декларируют свое неприятие русской культурной традиции и «русскости» как таковой.
Мне кажется, с подобного рода языковой практикой что-то обстоит неладно. Повторюсь: к языку и культуре невозможно относиться как к чьей-то безраздельной собственности. Язык, в силу того, что мы им пользуемся, — это мост, который связывает нас с другой культурой, ее традициями, ценностями, накопленным ею опытом. Овладение другим языком сродни объяснению в любви к той человеческой общности, которая на нем говорит.
При любых конфликтах и ужасах, которые раздирают сегодня отношения Украины и России, важно сохранить эту основополагающую связь, которая позволяет надеяться, что в будущем мы снова придем к взаимопониманию, уже на каком-то ином, возможно, более глубоком уровне. Всякий язык — это связующая нить, которая питает людские надежды на будущее; обрывать такие нити и мучительно, и грешно.
ЯЗЫК КАК НРАВСТВЕННАЯ ЗАДАЧА
Когда в начале 90-х я начинал работать в Киево-Могилянской академии, мы, преподаватели, сталкивались с тем, что в то время еще недостаточно была разработана и внедрена украинская философская терминология. Понятно, что какие-то термины дошли до нас еще с XIX века, какие-то появились в XX-м.
В киевском Институте философии еще в 70-е годы под руководством Владимира Илларионовича Шинкарука был создан «Философский словарь» на украинском языке. Для того времени это было достижение. Тогда впервые был введен в обиход целый свод украинской философской терминологии. Но к 90-м этот словарь уже изрядно устарел, многие термины требовали замены.
В этих условиях преподаватели Могилянки, в том числе и я, воспринимали как свою задачу, не только как профессиональную, но и нравственную — привить студентам навык изъясняться по-украински на философские темы. Это было непросто.
Помню, однажды, уже в конце 90-х, к нам на философский семинар пришел один из меценатов Могилянки, представитель украинской диаспоры в Канаде. Ребята, которые выступали, говорили о сложных философских материях, о феноменологии Гуссерля… Услышав их украинский язык, гость из Канады даже всплакнул: он представить себе не мог, что такое возможно, что киевские студенты уже обсуждают подобные вещи на украинском языке!
Должен добавить, что в последующие годы развитие украинской философской терминологии пошло более быстрыми темпами, к этому делу были приложены значительные усилия. Особенно хотел бы отметить подготовку на базе Института философии НАНУ нового украинского «Философского энциклопедического словаря» (2002 г.), а также организованный издательством «Дух і Літера» в сотрудничестве с французскими инициаторами проект многотомного издания «Европейский словарь философий: Лексикон непереводимостей». Но это — особая большая тема, и разговор о ней должен быть особый.
НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ГОВОРИТ УКРАИНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ?
Лет уже где-то 35–40 назад у нас в Институте философии были достаточно острые дискуссии по поводу того, что считать украинской философией — и, соответственно, что должно составлять предмет исследований институтского отдела истории философии Украины. У нас были такие замечательные специалисты в этой области, как Вилен Сергеевич Горский, Валерия Михайловна Ничик, их талантливые ученики.
Так вот, итогом того обсуждения явилось убеждение в том, что украинскую философию невозможно идентифицировать только по языковому критерию, поскольку ее творцы писали, да и думали на разных языках. Взять, например, Памфила Юркевича, который писал по-русски, но без которого невозможно представить историю украинской философии.
Вообще, вряд ли стоит ограничивать любую достаточно своеобразную философскую культуру какими бы то ни было формальными критериями — не только языковыми, но и территориальными, конфессиональными и проч. Важно чувствовать и понимать дух целого, который отличает данную культуру, — а для этого нет другого пути, кроме пути кропотливого исследования, бережного погружения в мир текстов и мыслей, эту культуру составляющих.
Ну и, конечно же, следует постоянно иметь в виду: ножницами в этой деликатной области ничего отрезать и выбросить невозможно. И принадлежность определенного мыслителя или писателя к данной конкретной традиции еще вовсе не означает, что в каком-то аспекте он не может принадлежать и к другой.
Если мы этого не поймем и не признаем со всей серьезностью — мы и в области истории философии будем обречены на унизительное и бессмысленное «перетягивание каната» по типу уже рассмотренной перепалки на «вдохновляющую» тему: чей Гоголь?
«ФИЛОСОФСКИЕ НЕПЕРЕВОДИМОСТИ» И «ДОМ БЫТИЯ»
Мы знаем из Хайдеггера, что язык — это «дом бытия». Можно ли из этого вывести, что за каждым языком стоит свое особое бытие? Что множество языков разворачивает перед нами своеобразный пантеон, совокупность разных «бытий», которые существуют обособленно друг от друга? При чтении Хайдеггера такая мысль может порою напрашиваться, в связке с предположением о некоем его подспудном язычестве.
Однако знаменитый хайдеггеровский тезис можно интерпретировать и так, что в глубине, за всеми языками, таится одно и то же единое человеческое бытие — единое при всех своих модификациях и разнообразии, в каждый из моментов своей исторической судьбы. Если мы будем исходить из такого предположения, перед нами откроется заманчивая возможность искать и находить скрытые соответствия между разными языками.
Искать то внутренне, глубинное, что позволяет самым разным языкам резонировать и дополнять друг друга, — ведь каждый из них описывает свой аспект, свой ракурс общечеловеческого «дома». Реализовать в какой-то мере эту возможность — такова идея уже упоминавшегося мною международного проекта «лексикона непереводимостей», инициатором которого выступила французская исследовательница философии Барбара Кассен.
Сегодня в разных странах, в том числе и в Украине, издаются словари подобных философских «непереводимостей». Принцип такой: берется слово в том виде, в котором оно изначально возникло и приобрело значение в своем материнском языке, и не переводится на другие языки, а истолковывается с их помощью, в образуемом ими совокупном смысловом пространстве.
Например, то же Dasein Хайдеггера, которое на русский обычно переводят как «здесь-бытие», «вот-бытие», «присутствие» и т.д. Поскольку адекватно перевести Dasein невозможно, словарь содержит статью, в которой излагается, как это слово истолковывается в общеевропейском и мировом контексте, объясняются оттенки заложенного в нем смысла.
ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ «СТЫД» ОТ SHAME?
Одну из статей украинской версии этого словаря довелось написать и мне — статью о стыде. В английском языке «стыд» это shame, в немецком — die Scham. В обоих случаях обнаруживается индоевропейский корень, который означает «скрывать», «прятать», «закапывать» что-то.
Славянский «стыд» происходит от «студити», в нем ощутим непереводимый оттенок внутренней застенчивости, робости души. Человеку становится зябко, когда он проникает в какую-то несвойственную ему область, рвет отношения с обжитой, привычной для него средой.
Община — это «теплый» мир, который соединяет людей живыми связями. Когда человек разрывает эти узы, ему становится не по себе, он испытывает своего рода душевный озноб. Интересно, что в древнерусских текстах «стыд» — широко употребимое слово. И, как мы видим, оно обозначает не совсем то же самое, что shame или Scham.
Известны высказывания Гегеля и Маркса о том, что стыд (die Scham) — это гнев, направленный внутрь. Но стыд именно как «стыд» застенчив, о нем так не скажешь. Это нечто такое, от чего уши краснеют. Но как выразить это «нечто» на другом языке? Отсюда задача: интерпретировать и наш «стыд», и английский shame, и греческий αίσχος таким образом, чтобы их целостный смысл, весь смысловой комплекс понятия «стыд» стал достоянием людей самых разных культур и наций.
Или вот восточно-славянское слово «правда». Очевидно, что «правда» — это нечто иное, нежели просто истина или справедливость. В отличие от истины, правда может быть грозной, зловещей, страшной. В «правде» неспроста ощутим отзвук «расправы». Вместе с тем это нечто подлинное, во что человек вкладывает себя, — то, что он в критический момент может высказать о жизни.
ЯЗЫКИ КАК «ОКНА БЫТИЯ»
Если за каждым языком стоит свое особенное бытие, то подобного рода «непереводимости» особой проблемы не составляют. Хочешь войти в мир древних греков — учи их язык, располагайся в нем с комфортом, твой поиск завершен.
Другое дело, когда ты осознаешь, что проблемы всех людей, независимо от их языковой и этнической принадлежности, в чем-то перекликаются. Когда понимаешь, что древние стоики и Левинас, Кант и Достоевский думали о ком-то, в принципе, одном и том же — о человеке, о тебе. И тогда возникает необходимость в скрупулезном истолковании слов и текстов.
Тогда стоит разбираться в нюансах, которые выражает тот или иной греческий термин. Где его смысловые пределы? Каким образом он сочетается с терминологией славянской, еврейской, английской, какой-то еще? Поэтому, мне кажется, смысл высказывания Хайдеггера о «доме бытия» не следует доводить до утверждения сепаратизма тех бытийственных миров, которые стоят за каждым языком.
В конце концов, все языки — это наше общечеловеческое достояние; в своей подлинной глубине они воссоединяются друг с другом. Каждый из них скорее окно в «доме бытия» — нашем общем человеческом доме.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.