КОРНИ И КРЫЛЬЯ с Борисом Бурдой: Станислав Ежи Лец из Львова, великий мастер парадоксов

Жизнь этого великого мастера парадоксов сама по себе достаточно парадоксальна.
Для начала вспомните, много ли вы знаете евреев-баронов? А он таким и был – родителям, правда, пришлось креститься, но в Австрии для такого чуда даже не требовали пришивать ранее отрезанное. Его настоящая фамилия вполне баронская – де Туш-Летц, и он ее даже частично сохранил, слегка переосмыслив – слово «летц» по-немецки значит «последний», а на иврите «лец» – это клоун, паяц, шут. Вернулся, так сказать, к религии предков, сделав обрезание собственной фамилии.

До 25 лет он прожил в Львове, с кратким перерывом на эвакуацию в Вену во время Первой Мировой. Во Львове он окончил Университет короля Яна Казимира сразу по двум специальностям: праву и филологии. Такие люди практически обязательно пишут стихи. А он их еще и начал сначала читать, потом и публиковать. Дошло до издания журнала – первый номер цензура покромсала, второй арестовала весь. Видать, стихи получались не особенно лирические…

Первый его сборник «Цветы», вышедший в 1933 году, показал некую странную закономерность – чем стихотворение короче, тем оно удачнее. Особенно удались фрашки – уникальный польский жанр короткого, насмешливого и весьма вольного стиха, две-четыре строчки. Создавший антологию «Четыре века польской фрашки» Юлиан Тувим нашел три его фрашки достойными включения в этот сборник.

Лец перебирается в Варшаву, становится все известнее – и поклонникам, и полиции: его публикации все критичнее, а времена все сложнее. После приостановки газеты «Dziennik Popularny», в которой вел судебную хронику, ему даже приходится на некоторое время уехать в Румынию – просто чтобы не арестовали. Потихоньку утряслось, он вернулся, начал готовить к печати большой сборник – и тут и у него, и еще у массы народа кончилась нормальная жизнь.

Война застала его в родном Львове. Похоже, он не сильно возражал – под Гитлером ему было бы еще хуже, немцы били не по паспорту. Он учился на курсах, которые советские власти создали для переподготовки журналистов, собирался претендовать на работу в Черновицком университете, на котором создавалась кафедра германистики.

Но настал 1941 год, немцы заняли Западную Украину, и Лец угодил в концлагерь. Спастись оттуда и даже просто остаться в живых было тогда чудом – похоже, что оно с ним и произошло. Популярная версия гласит, что немецкий офицер собрался его расстрелять и велел ему копать могилу, а он убил этого офицера лопатой, переоделся в его мундир и бежал.

Подтверждения этой версии нет, в польских и немецких источниках ее не найти. Вроде бы об этом рассказывает сам Лец в стихотворении «Кто копал себе могилу». Не нашел его – может, не переведено? Подтверждать такие истории вообще трудно – не справку же в гестапо просить… Опровергать – легче. Но похоже, что уже бесполезно.

 

 

Просто прятаться он не стал – установил контакт с подпольем, редактировал нелегальные газеты, писал пропагандистские листовки по-немецки, сам воевал в партизанах, получил звание майора. После войны стал главным редактором культового польского сатирического журнала «Шпильки». Оттуда его призвали на дипломатическую работу – атташе по культуре в посольстве в Вене.

Но жить в конце 40-х становилось все тошней – боюсь, что не только ему. И в 1950 году он совершает решительный шаг – уезжает в Израиль вместе с семьей. Непонятно, как именно – где-то пишут, что он просто бежал, но в любом случае это полная утрата прошлой жизни. А новая в Израиле у него не задалась – там бывает и такое… Он настолько затосковал по утраченной культурной среде, что понял – жить там он не сможет.

Произошло еще одно из многочисленных чудес в его жизни – ему разрешили вернуться. Жена с дочерью остались в Израиле, о дипломатической работе можно было забыть, практически все друзья его покинули – одни были возмущены тем, что он уехал, другие не прощали ему того, что он вернулся. О появлении его стихов в печати не могло быть и речи. Хорошо, что хотя бы разрешали печатать его переводы – Гёте, Гейне, Брехта, Тухольского: хоть не умирал с голода. Переводил и писал в стол, без большой надежды, что когда-нибудь достанет написанное из этого стола.

Но времена изменились еще раз. Умер Сталин, умерла его польская реинкарнация Болеслав Берут, и написанное в стол стали доставать из его ящиков. В 1957 году вышла его главная книжка «Непричесанные мысли» – маленькая по размеру и совершенно феноменальная по резонансу во всем мире, числу переводов на множество языков, количеству фраз из нее, которые потом приписывали каким попало мировым знаменитостям, частоте цитирования этих фраз во всей мировой литературе. Афоризмы были проще фрашек – не надо было даже рифмовать, но цельности и чёткости в них было не меньше. Книжка оказалась очень стойкой – интерес к ней не падает со временем, она всегда кажется написанной ну максимум позавчера. Может быть, потому, что мы слишком медленно меняемся…

Станислав Ежи Лец умер в 1966 году. Он похоронен на воинском кладбище, как и положено майору Войска Польского. А его подборки продолжают публиковать в современной периодике, и они всегда свежи и актуальны. Трудно сыскать человека, который не знал бы наизусть хоть какую-то из его хлёстких фраз. Но кто их автор – знают далеко не все. «Слова народные…».

Однако в родном Львове Леца тоже помнят, как своего. На доме напротив главпочтамта, где он жил, открыта памятная доска, говорящая о том, что он – здешний писатель. Так и написано, его собственными словами: «Буду здешним писателем, ограничусь нашей планетой».