ДОЛГАЯ ПЕЧАЛЬ ЕЛЕНЫ ЖУРЛИВОЙ
Елена Журливая, 1915 / wikipedia.org
Поэтесса Елена Журливая — Елена Пашинковская (Котова) — (24 июня 1898 — 10 июня 1971) писала для взрослых и детей. Пела под аккомпанемент Николая Лысенко, в церковном хоре Александра Кошица и столичной харьковской опере. Подверглась преследованиям советской власти, отбывала наказание на Алтае, работала конюхом, но продолжала слагать стихи об алой листве и багряном мире. Все стремилась «хоть что-то сделать для своего народа, и это «что-то» должно было быть светлым». Поэтому до сих пор группы Ріапобой и С.К.А.Й перепевают ее «Мовчи», а мы с удовольствием читаем малышам про девочку Наталью, «мережані кісники» и «мальовані коралі».
МАТЕРИНСТВО И ЗЕЛЕНЫЙ ЧАЙ
Чая осталось на одну чашку, а чаевничать собралась вся семья. Отец никому не доверял процесс заваривания и попросил дочь сбегать к Луке Кондратьевичу: одолжить. Сосед, которому исполнилось двадцать девять лет, служил раньше артистом оперетты, однако о какую-то ноту сломал голос и прибыл в Тальное учительствовать.
Расхаживал по ивовому городку павлином, напевал арию Альфреда из оперетты «Летучая мышь», остроумно шутил. Шестнадцатилетняя Елена тоже имела незаурядный талант к пению. Как заведет об утках или ивняке, слушали и люди, и река, и плакучая ива. Девушка еще не знала, что певец-павлин положил на нее глаз.
Вода уже закипела трижды, а дочери все не было. Неожиданно появилась, споткнулась о порог, положила на стол полпачки зеленого чая. Мать метнулась к ней птицей. Обняла и заголосила, услышав страшное: «Изнасиловал». В доме стало темно и тихо, лишь лето все сочилось зноем, а в храме Святой Троицы перекрестно били колокола. Чаю расхотелось на веки вечные.
Через месяц стало понятно, что Елена беременна, Лука сделал предложение, но разве это удачное начало для счастливых отношений? Девушка отправилась в Киев и попросила хорошую знакомую найти бабку, которая промышляет подпольными абортами. Та «специалиста» нашла.
Женщина без возраста жила на кухне, спала на лавке. Занимала всего одну комнату: темную и заброшенную, в которой вместо кровати — лохмотья. Стены пропитались жареным луком. В крохотное окошко не попадал ни краешек луны, ни лучик солнца, потому в помещении громоздилась мгла.
У акушерки не было ни чистых полотенец, ни теплой воды, кое-как достала она плод и поставила крест на материнстве. Бедняжка пролежала в углу три ночи и три дня, а на четвертый поковыляла домой. Уже тогда поняла, что будет писать о лисичке со скрипкой, стороже Султане и перекати-поле для всех детей, кроме собственных.
Мать-белошвейка оплакивала беду дочери каждую ночь. Все думала, почему подобное произошло. Может, потому, что родила ребенка в Клечальную субботу, в то время, когда следует идти босиком в лес, собирать липовые и кленовые листья, украшать дом, ворота, заборы? И почему все дети умерли? Было девять, осталось двое. Вероятно, кара господня, за то, что жили с мужем невенчанными. Но как венчаться, когда избранник ярый атеист, да еще и выпивоха. В конце концов сердце не выдержало печали, женщина умерла, а Елена пережила еще одну трагедию.
ЛЮБОВНАЯ «ЧУМА»
Спасла молодость. У девушки были правильные черты лица, выразительные брови, глаза, губы. Училась на преподавателя в Печерской гимназии имени Плетневой, сочиняла стихи и прятала под крышей бабушкиного дома. Правда, один — «Чого хочу, сама не знаю» — напечатали в «Родном крае», еще и выплатили гонорар.
Чтобы выжить, давала частные уроки и выводила в церковном хоре Ave Maria (студенты приходили на службу Божью ради ее меццо-сопрано). Исполняла романсы и читала собственные стихи в клубе «Родина», который находился на Владимирской неподалеку от Золотых ворот. Обожала ярмарки, дукачи и ожерелья. Катание в лодках по Днепру. Водила знакомство с Николаем Лысенко и Павлом Тычиной. Одевалась в белую блузку, темную юбку, расписанный розами платок.
С Тычиной встретились, когда красавице исполнилось восемнадцать, а поэту — двадцать пять. Мужчина не снимал серую шинель, писал прекрасные стихи, впрочем, перед каждым прочтением предостерегал: «Только не ругайте». Приходил на свидание с подснежниками и шоколадными конфетами, оставлял хрупкое: «В моїй душі засвітився вогник, який ніяк згаснути не хоче», и между молодыми людьми уютно устроился Эрос — бог любви. (Со временем написала мемуары об их «романтических» отношениях, но Лида (жена) не смогла их пережить: сожгла).
Молодой поэтессой увлекались, поклонялись таланту, теряли рассудок. В ее сети попадали и известные ловеласы, и целомудренные парни. Максим Рыльский на одном из торжеств высоко поднял рюмку и провозгласил: «П’ю за Вашу вроду, за Вашу красу…» Александр Олесь частенько дарил букеты роз. По ней сохли Николай Вороной и Павел Багацкий. Последний даже признался, что всем их ребятам, включая его, довелось пережить настоящую чуму от Елены Журливой.
В общем, женщина была незаурядной личностью, остроумным автором модерновых стихов и везде, где бы ни появлялась, сеяла что-то эротическое и обольстительное. Скрещивала «иксы» и «игреки», лишала сна. Днем преподавала украинский и русский языки, вместе с учениками пела «Подоляночку» и «Ой, нумо, заплетемо шума», рассказывала о знаменитых, а вечером выводила романсы, дискутировала об экспрессионизме и кларнетизме. Очаровывала.
Неожиданно и сама влюбилась. Избранником стал инженер Петр Котов, который строил мартены. Накануне свадьбы один студент по имени Иван назначил Елене встречу в Ботаническом саду, но пришел не один, с револьвером. Приставил оружие к груди и спросил: «Ну что, любишь Котова?»
Женщина решительно кивнула и пошла прочь по тропинке, а на утро получила розы: семнадцать белых и одну красную. В придачу записку, в которой говорилось: «Когда ты прочтешь это письмо, я буду уже мертвым». Студент свое слово сдержал, пустил пулю в висок, а его товарищ всю ночь читал над покойником Псалтырь.
ХАРЬКОВ, СОСЮРА И «МАЛЯТА-СОЛОВ’ЯТА»
Петр оказался неверным, нестабильным. Семейная жизнь ему быстро надоела, поэтому домой не торопился, возвращался под утро. Жена сканировала линии тротуаров, измеряла радиус фонарных кругов и собственной боли, оставляла на бумаге щемящее «Чи ти пригадуєш той день?», «Так, ми обоє винуваті», «Зустрілися дві хмаринки».
Позже переехала в Харьков, в столицу. Знакомые спрашивали: «А как же Петр?» Обреченно махала рукой: «Ему будет свободнее». Устроилась в Государственное центральное издательство, печаталась в журналах «Большевик» и «Пролетарий», издала сборник «Металом горно». Была автором ярких критических статей, перевела с французского поэму «Жакерия».
Город бурлил, суетился, перестраивался. В городе открывались консульства, научные комитеты, институты. Создавались литературные объединения: «Плуг», «Гарт», ВАПЛІТЕ.
В ее дом наведывались П. Тычина, В. Сосюра, И. Днепровский, А. Копыленко и устраивали музыкальные и поэтические вечера.
Павел советовал обогатить лексикон и обратить внимание на чистоту речи, «тревожно-нежный» Сосюра писал щемящие письма и пылал от любви. Женщина отвечала взаимностью, работала над сборником «Багряний світ» и страдала от бездетности. Вот и посвящала «малятам-солов’ятам»:
А вже з неба сонечко припіка, припіка, —
Гиля, гиля, гусоньки, до ставка, до ставка.
Гиля, гиля, гусоньки, на ставок, на ставок,
Набігає хвилями холодок, холодок…
АЛТАЙСКИЙ КЛЕЩ
Вскоре нарисовался неверный Котов со своим: «Давай начнем все сначала». Инженеру предложили работу на заводе в Москве, трехкомнатную квартиру, но поставили условие прибыть с женой. Вот он, чтобы не упускать хороший шанс, явился просить прощения у почти бывшей.
Елена согласилась на переезд и снова принялась учительствовать. Преподавала детям и взрослым. Проводила Пушкинские и Есенинские вечера, переводила на русский стихотворения Леси Украинки, Павла Тычины, Владимира Сосюры, пока не подкрался октябрь 1938 года.
За ней пришли в два часа ночи и повели в пропасть, вернее на Лубянку. Устроили допрос, который длился до самого утра, но горькую муку подслащивали любимым мармеладом. Арестованная лакомство не взяла, на вопросы отвечала честно, поскольку не чувствовала за собой никакой вины.
Следователь хитро подкручивал усы, допытывался, что и когда говорила о коллективизации, вот она и вспомнила один короткий разговор, во время которого отметила, что это произойдет нескоро, потому что крестьянство не сразу осознает пользу от коллективного хозяйства. В комнате в ту пору находились только Петр и двоюродный брат. Получается, на нее донесли самые родные?
Неохотно зашевелился рассвет. Журливую отвезли в Бутырскую тюрьму, в которой продержали до середины весны. В конце концов обвинили в антисоветской деятельности, лишили свободы на три года, но в лагерях пришлось провести пять зим. Бедняжку отправили на Алтай: вплотную к старым горам, непроходимым лесам, озерам-стекляшкам.
Поселили в холодной землянке с двухэтажными нарами, заставили работать конюхом, однако после падения с лошади и долгой болезни перевели на «более легкие» работы. Хрупкая женщина носила мешки с картофелем и свеклой, а надзиратель-земляк размахивал нагайкой и иронизировал: «Давай, давай, Котова, не ленись, это тебе не загорать на черноморском побережье».
День тянулся, как неделя. Наседали немощь, простуды, дистрофия. Поэтесса падала с ног, ее выхаживали. Лето пролетало за несколько минут, зато зима тянулась бесконечно. Морозы ломали руки, ноги, волю. Радовали только расцветшие пионы (марьин корень), модники зайцы и стихи, которые выходили удивительным образом теплыми:
Ой, які сніги глибокі!
Дід Мороз рум’янить щоки
Та сніжинками лице
До червоного січе.
Налетіла завірюха.
Ой, замерзли ніс і вуха!
По землі з кінця в кінець
Ходить Січень-молодець.
Петр навестил жену всего один раз. Прибыл праздничный, хорошо одетый и едва узнал свою бывшую «красавицу». Она стояла в ватных штанах и фуфайке, щеки бледные, ни кровинки. Часовой не удержался, заметил: «Вот к тебе, Котова, муж приехал, хотя как-то не верится, что он — твой муж».
Разговор не клеился, горы громыхали камнями, осколок солнца целился в спину. Елена знала, что Петр вернулся к любовнице, поэтому смотрела экс-возлюбленному в переносицу и отвечала бесцветно. С ее уст слетали пустые слова.
Горести наслаивались одна на другую, да еще что-то укусило за ногу (видно, инфекционный клещ), и женщина слегла. Ее перевели на молочную ферму, где понемногу выздоровела, запела. Это пение услышал молодой оперативник и потерял покой. Все ходил, умолял выслушать, называл «товарищ Котова», признавался в любви. Заключенная взаимностью не ответила.
СТИХОТВОРЕНИЯ С УЛИЦЫ ФОНТАННОЙ
В сорок четвертом году Елену досрочно освободили. Говорят, этому поспособствовал Тычина. В Киев приехала совсем немощная и была госпитализирована в Октябрьскую больницу. Ее лечил известный невропатолог по фамилии Маньковский. Сестра Екатерина однажды перехватила светило возле машины и поинтересовалась шансами на выздоровление. Врач покачал головой: «Я прописал ей тропацин. Это сильный яд, который ненадолго развяжет движения. Потом ее ждет полный паралич».
Киев, Днепропетровск, Харьков… Врачи, палаты, диагнозы со знаками вопроса. Некоторые допускали болезнь Лайма, которой болели преимущественно лесники, охотники, грибники. Виновник — иксодовый клещ. Мелкое невзрачное насекомое, которое способно поразить центральную нервную систему и привести к полной неподвижности.
Сестры жили во влажной полуподвальной комнате, перебивались кукурузными оладьями, выстаивали длинные очереди за краюшкой хлеба. Павел Тычина передавал деньги, астрономические суммы (однажды девятьсот рублей). Николай Бажан помог получить паспорт.
Жизнь наладилась, когда прибыли в Кировоград и поселились на улице Фонтанной. Елена устроилась в школу учительницей, но скрывала, что она известная поэтесса, член Союза писателей. Лучше жить тихо, говорить вполголоса, поливать в цветнике флоксы. Чувствовала себя плохо, видимо, постарался алтайский паразит, и через несколько лет потеряла возможность ходить.
Цілий день в мою кімнату
Сонце не дивилось,
а заходячи за хату,
на стіні відбилось.
Під ногами, заблищала
Золота підлога,
В серці пісня залунала,
не проста й не вбога.
Женщина лежала, созерцала тихую затененную улицу, писала для дошкольников про «маленьку господиню, літечко, котика-воркотика». «Про маму-качку», «тірлі-тірлі-тірлі-бом» и «ведмедя Михайла». Хорошо сочинялось в сумерках. Сначала записывала сама, когда руки онемели, застыли — сестра Катя.
Бывало, будила в три часа ночи и просила зафиксировать четыре строчки. Как-то в полночь получили телеграмму, в которой сообщалось о смерти Павла Тычины. Елена не спала до утра, пила валерьянку и бром. Признавалась, как искренне его любила. Вскоре родилось и об отзвуке волн в старом Днепре, и о юной фигуре, которая отражалась в зеркальной воде:
Прийшло кохання на поріг,
душа знялась у творчім злеті,
вели нас в далечінь доріг
прозорі «Сонячні кларнети»…
Поэтесса не вставала шестнадцать лет и пять месяцев. Все это время за ней ухаживала Екатерина. Посещали бывшие коллеги и ученики, рассказывали новости: радостные и горькие. Вставало и садилось солнце. Синели фиалки и снега. На шатком столике покоилось одиннадцать поэтических сборников.
Запах чабрець осіннім пахом,
омитий вранішнім дощем,
і промінь сонячний над дахом
упав пощербленим ножем.
Яка краса! Краса вмирання,
щоб навесні в бруньках ожить,
коли цвістиме вишня рання
і знов струмок загомонить…
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Выделите текст и нажмите Ctrl + Enter
