Сергей Форкош
Украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик

ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА: письмо о постижении (Часть XIII)

ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА: письмо о постижении (Часть XIII)
Иллюстрация: Всеволод Швайба. Венчание. Фрагмент. Цветная тушь, перо

 

Сергей Форкош — украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик, основатель Института социокультурных трансформаций, координатор совместных проектов с философским факультетом Венского университета.

 

ВРЕМЯ

 

Время неумолимо, но для меня оно определяется не часами и минутами, не «быстрее-медленнее», не «успеть-опоздать», а вращением солнца, восходом луны, ростом трав, восходом посева, потеплением и таяньем льда на маленькой горной речушке, что упорно пробивается сквозь сутулые уступы нахмуренных гор, тихим цветом диких растений, что прячутся на поляне, которая окружена старыми пихтами; время для меня определяется временем запаса дров, разведением огня в моей мощеной печке. Время для меня — это круговорот, это вечное возвращение. В каждом повторении поры года я восторгаюсь разнообразием нового и постоянством одного и того же.

 

ХЛЕБ

 

Ты не поверишь, но я даже пеку хлеб! Да, пекарь я никудышний, но мне кажется, что так я приближаюсь к тому, что глубоко понимали наши предки, я приближаюсь к тому, чтобы понять, нет, постичь сущность хлеба.

Не буду тебе описывать весь ритуал, который связан с выбором участка земли для посева, выбором зерен, то, как подготовить землю к посеву и сколько кропотливого и упорного труда это требует, не скажу и о том, как надеяться на благосклонность погоды для того, чтобы семена взошли и окрепли, и наконец, не буду описывать счастье труда по сбору урожая. 

Вот передо мной мой хлеб! Но что он такое? После нескольких лет, живя в одиночестве, сея зерно, собирая урожай, я наконец понял это! Хлеб — это земля и небо, весна, лето, осень и зима, хлеб — это и огонь печи, и потрескивание сухих дров в ней, хлеб — это тяжелые руки и уставший взгляд. Может, ты скажешь, что ты и так все это знаешь? Нет, не знаешь…

Вот он передо мной на столе, еще горячий. Хлеб — это произведение, это плод жизни для жизни. Размышляя о том, как мне открывается то, что кажется таким очевидным, таким само собой разумеющимся, я начинаю всматриваться в то, чем, собственно, представляется само постижение. Знал ли я что-либо о хлебе? Что может быть проще!

Поле пшеницы, мельница, пекарня, прилавок, обеденный стол. Но какая же пропасть между этим «знанием» и тем, что знаю я сейчас! Сейчас, когда я смотрю на хлеб на столе, у меня наворачиваются слезы и я готов рыдать.

Так много времени, так много труда, столько ожиданий и надежд, и вот он, хлеб. Нет! Ты ничего не знаешь о хлебе!

 

ПОСТИЖЕНИЕ

 

И дело не в том, что для того, чтобы что-то постичь, необходимо это непременно сотворить самому. И дело даже не в том, что труд и трудности, которые мы преодолеваем на пути к созданию чего-либо, открывают для нас нечто, что невозможно логически сконструировать в понятии.

Дело в самом пути, дело в том, как ты относишься к полю, к земле, дело в том, что ветер, который крутит крылья мельницы, начинает шептать тебе тайну леса, который кругом, и думает свою древнюю думу; дело и в огне приземистой печи, в которой происходит таинство произведения хлеба, в его запахе, форме и цвете.

Находясь на пути, мы пересекаем разные границы, относясь ко всем стихиям и прежде всего к свету и теплоте солнца. Ясно-желтый цвет становится цветом жизни, а глубина синего неба охлаждает яркость солнечного дня, разливая в глазах уставшего от работы пахаря живительную влагу прозрачного колодца.

Когда трудишься в поле, небо кажется ощутимо легким, тепло — живым телом, а земля — мягким лоном. Ожидание дождя — это состояние духа, который с мольбой устремляется в небо. Я как-то вышел под дождь, которого давно ждал для своего поля. Теплые капли обволакивали мое лицо, я направил свой взгляд вверх и увидел, что это ответ неба.

 

СТИХИИ

 

Стихии заговорили со мной. В этом все дело. Стихии и нашептали мне то, чем является хлеб, то, о чем я и не знал никогда или, может быть, знал когда-то, но забыл. Постижение — заключаю я — возможно лишь через встречу со стихиями, лишь через умение слышать их голос.

Что тут удивительного, если для того чтобы этого достичь, нужно научиться пребывать среди них, нужно действовать согласно их природе. Стихии открываются через труд, самое благородное и возвышенное из всего, что мне известно.

Труд — это, вне всякого сомнения, наиболее достоверный и в то же время наиболее возвышенный метод познания!

 

Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

 

ТРУД

 

Трудясь, твое тело преодолевает границы стихий, проникает через поверхности, проникает через то, что дано, но не для того, чтобы подчинить стихию, а для того, чтобы проявить новое, произвести плод.

Как глупо звучат утверждения философов о мертвой материи и о бездушной природе. Лишь созерцая или расчленяя природу невозможно ее понять, должна произойти встреча, где человек во всей своей телесности подчиняется всеобщему ритму существования и лишь так находит путь к стихиям. 

 

ТЕЛО

 

Но еще одно открылось мне на моем одиноком пути, а именно мое тело. Тело, которое поглощено трудом, само становится стихией. Я научился прислушиваться к своему телу, я стал более внимателен к тому, что и как я делаю, мои действия и мой труд со временем стали более осознанными и осмысленными.

Мне даже кажется, что так я примирился с самим собой. Теперь наточить топор и наколоть дров, развести огонь или достать из колодца воду — все это кажется мне достойными и полноценными деяниями; мне кажется, что во всем этом не меньше значимого, нежели в том, чтобы считать финансы, решать математические задачи, лепить печати на бумагу или отдавать приказы.

Я начал ценить ловкость своих рук и разные умения, которые мне помогают жить в одиночестве. Я прислушиваюсь к стуку своего сердца и даже голод и жажду я стал переживать как-то по иному, более осознано.

Затем наступила пора, когда я замедлился и стал жить согласно с тем местом, в котором я находился. Это место и определило ситуацию или мое положение. Мое положение постепенно начало влиять на то, как определялся мною контекст того, «что» и «как» я воспринимаю и понимаю.

Знаешь, говорят, что первые растения были лишены корней и что свободный океан выплеснул их из своей могучей стихии на сушу. Прошло немало времени, прежде чем каждое растение нашло свое место. Путешествуя по пустынной земле, подгоняемое ветром, каждое растение должно было сделать свой выбор, выбор места для укоренения, места, которое будет отныне определять всю его жизнь.

Будет ли это место в тени, где больше влаги и меньше света, или, наоборот, в поле, которое залито теплом более продолжительно, зависело от выбора растения и от благосклонности ветра. Так определялась судьба растений, и лишь некоторые, как перекати-поле, остались вечными странниками, вечными спутниками ветра, которые лишены места.

Сейчас я растение, которое обрело место, хотя я и раньше подолгу жил в разных местах, но там я оставался лишь растением без корня, и мою жизнь, мое положение определял лишь случай, я был, как перекати-поле. Укоренясь, я примирился со своим местом.    

Так мое тело стало стихией. Я понял, что мое тело в труде отличается от неба так же, как небо отличается от воды, а огонь от ветра. Трудясь столь естественно и упорно, я начал терять то изначальное отличие, которым гордится западная мысль (во всяком случае, со времен Декарта), а именно отличие внутреннего от внешнего, субъекта от объекта и, наконец, идеального от реального.

Ведь чем отличается идеальное от реального? По крайней мере тем, что идеальное не погружено во время, а реальное лишено вечности. Однако на поле небо хоть и реально, но в тоже время вечно, ветер реален, поскольку я чувствую его дыхание, но и идеален, так как он является одним из начал того, где я есть и что я есть, он начало того, что могу я сотворить, и того, что я нахожу в себе как творящий.

 

ПОЛНОТА

 

Я знаю, что мои слова кажутся тебе лишь поэтическими излияниями  и не имеют доказательной убедительности, они также лишены строгости и ясности, которая требуется при обсуждении вопросов, которые связаны с осмыслением опыта, однако за ними лежит столь ясный и точный опыт, который превосходит все, что я знал до сих пор, и проблема состоит лишь в том, чтобы сделать этот опыт доступным для описания, чтобы затем выявить в нем нечто существенное, то, что приоткрыло бы перед нами давно забытые тайны общения с миром.

О нет, я не склонен верить Руссо, и меня не прельщает идея возвращения к некой извечной естественности. Для меня важнее не терять одну из удивительнейших возможностей отношения к миру, где мир выступает как мир во всем своем разнообразии, где идеальное воспринимается, а реальное мыслится; короче говоря, для меня важно, чтобы взаимодействие человека и его среды приводило бы к наполненности и простоте, которые сейчас остаются лишь в текстах тех, кто имел об этом опыт.   

 

РАЗДЕЛЕНИЕ

 

Когда я перестал чувствовать это изначальное разделение между «я» и «не я», и именно по той причине, которая должна была бы привести к противоположному, ведь труд и состоит в том, что сопротивления между телом и средой достигают апогея, и поэтому тело должно было бы более замыкаться в себе и отделяться от окружения; так вот, когда это разделение исчезло, то я не смог, как бы я старательно ни искал, найти собственные границы, то есть я не смог указать то, где именно «я» отделено от «не я».

Ты найдешь это забавным, и, вероятно, тебе покажется, что я объясняю тебе не свое собственное состояние, а описываю тебе какую-то древнюю форму мировоззрения, однако же это не так, и те совпадения, которые, возможно, возникнут между тем, о чем я тебе пишу, и тем, что обычно принято указывать, рассматривая мифологические черты миропредставления, могут возникнуть лишь случайным образом. 

Итак, где эти границы, эта пресловутая межа, которая самым необратимым образом отличает меня от мира? Может быть, кожа моего тела и есть эта граница? Нет, поскольку существуют такие переживания «я», для которых невозможно определить их локализацию. Например, когда я гневаюсь, то в какой части тела находится мой гнев, где под кожей мне его найти?

То, что в состоянии гнева у меня повышается кровяное давление, еще не говорит о том, «где» гнев находится, ведь когда я греюсь у костра и у меня повышается давление, я не считаю, что источник тепла во мне. Но где же гнев, который «я» переживает, гнев который «мой» гнев? Во всяком случае, мы не можем говорить о том, что он замкнут под моей кожей.

 

МИР

 

Но спросим, в чем разница между переживанием гнева и состоянием мира, который я воспринимаю, находясь в состоянии гнева? Мне открылось, что нет никакой разницы. Нет никакого нейтрального мира и субъективного представления о нем. Нет мира как мира, и нет человека как человека.

Есть лишь мир как человек, и человек как мир, и все дело в слоях, структурах, интенсивностях и формах взаимопроявления и взаимосочетания первого и второго, о которых мы знаем лишь вынужденно разделяя мир в себе и себя в мире, чтобы вновь постигнув это единство, слиться в творческом, порождающем новую жизнь, акте. Но, предчувствую, что тебе уже наскучили мои изъяснения. На этом заканчиваю. 

 

Читать письмо I 

Читать письмо II

Читать письмо III

Читать письмо IV

Читать письмо V

Читать письмо VI

Читать письмо VII

Читать письмо VIII

Читать письмо IX

Читать письмо X

Читать письмо XI

Читать письмо XII

 


При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Получайте свежие статьи

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: