ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА: письмо о пробуждении (Часть XIV)
Иллюстрация: Всеволод Швайба. Венчание. Фрагмент. Цветная тушь, перо
Сергей Форкош — украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик, основатель Института социокультурных трансформаций, координатор совместных проектов с философским факультетом Венского университета.
В прошлом письме ты спросил меня о становлении культуры и о том, что ценного может найти поэт во всей культурной традиции. В этом письме я коротко опишу тебе становление культуры, а в следующем расскажу о том, какие именно плоды культуры, по моему мнению, являются наиболее ценными.
#1Нет ничего более прекрасного и в тоже время более трогательного, нежели первое обращение человека к культуре, но обращение творческое, упоенное поэтической одержимостью, которая наполняет впервые пробудившегося такой чистой радостью, таким упоением и восторгом, что юноша, открывший для себя мир культуры, желает в этом мире отныне остаться навсегда, раствориться в первых чистых плодах культуры, которые, без сомнения, впервые обрели возвышенность и величие лишь в период античности.Поэтически выражая великолепие и разнообразие капризных божеств древнего мировоззрения, юный поэт погружается в мир, где идеальные начала сущего и реальные действия смертных причудливо, но необходимо переплетены. Стремление души поэта обретает полноту в желании не лишь выразить всю красоту и возвышенное великолепие античной жизни, но раствориться в этом мире и лишь так обрести себя достоверно и полно.
Величественная и пугающая космогония эллинов разыгрывается в душе поэта, обретая остроту реальности, отныне действуя на него более значительно, нежели законы физики. Древний Хаос, как состояние открытой тайны, извергает перед поэтом все возможные события, которые еще не состоялись, но которые уже таятся в недрах свернувшегося космоса и которые обретут загадочную многозначность в экстатических прорицаниях Пифии.
Прорицания — как будущность событий, которые должны состояться, а значит, необходимо стать историей, обретая свое время в неукротимом Хроносе, пока что разворачивают ту действительность сознания эллинов, что принесет бессмертные плоды в виде совершенной скульптуры, поэзии и философии.
#2Обращение души к миру эллинов наполняет поэта страстью и неудержимой радостью. Мягкое солнце Афин и лазурный берег Пелопоннеса отныне становятся вечным прибежищем для поэта, который, блуждая по миру, истомившись, возможно, потерявши себя, испытывает свою судьбу.
Обратившись же к Риму, душа поэта обретает степенную размеренность и созерцательную рассудительность, дает возможность, будучи переполненной страстью, обрести необходимую форму, нужный лад для того, чтобы все содержание мечущейся в экстазе поэтически одержимой души выразить стройно, в совершенном ритме уже обретшей себя души.
Если даже в бесценных осколках поэзии Архилоха слышно эхо эллинского избыточного здоровья и страсти, то Квинт Гораций Флакк, привнесши италийский такт в эолийское песнопение, формирует канон, который будет служить опорой для становления поэтического языка на долгие столетья.
#3Афинский и римский миры, соединяясь, представляют единый мир, в котором действие и созерцание, рассудок и воля пребывают в едином, целостном союзе. Но главное, что делает этот древний мир таким манящим, так это его завершенность, которая определяется мировоззрением, согласно которому идеальное реализуется, а реальное сбывается.
Каждый камень и каждое действие стихии, великие события истории и незначительные поступки человека — все это так или иначе замыкалось в пестрой и капризной игре могучих богов, уповая на благосклонность которых, посредством простых молитв или тайных ритуалов, можно было вступить в священную связь со своим богом. Человек никогда уже в дальнейшем не будет находиться так тесно под божественным ореолом, с одной стороны, и не будет так глубоко погружен в стихию жизни, с другой.
Что плодом этого стала иконическая культура, которая предрешила будущее на тысячелетия вперед, оставаясь чистым источником вдохновения для ищущих живительной силы народов, то причина этого как раз во внутренней завершенности идеального и открытости к внешнему, спонтанно непредсказуемому реальному, что с каждой волной изменений не приводит к сопротивлению и отчуждению от нового, а к обновлению своего, внутреннего.
Как мне представляется, в этой сверхчувствительности к новому, но в тоже время к умению сохранять и почитать традицию, и кроется манящая тайна великой античной культуры.
#4Нет более неудачного названия для периода истории с VI по XV ст., нежели Средние века, и кажется, что поэту тут нечего искать. Средина говорит о переходе, но эта тысяча лет не была переходом. Переход ведь значит, что во время него присутствует лишь то, что уже заканчивается, и то, что еще не начинается, таким образом, время перехода — это не самостоятельное время, это время без времени или пустое время. Но так ли это?
Мне кажется, что весь период с VI по XV ст. был временем продолжения одной цельной культуры, что не имеет достоверного начала, но обретает свой апогей в эллинской культуре. Ведь античная душа, развиваясь и обновляясь, находилась в постоянном движении между разнообразием и множественным сущего, с одной стороны, и стремлением к единому порядку и симметричному совершенству, с другой.
Если первую часть эпохи великой культуры можно обозначить как исчерпывающее переживание множества и причудливости жизни во всем ее многообразии, то второй этап — глубочайшим стремлением к тому, чтобы во всем пестром проявлении жизни узреть единое, первое и вечное. Что таинственный неоплатонизм подготовил этому твердое основание, тонко разработав такой ход мысли, согласно которому можно было определить каждое явление, каждый элемент сущего в отношении того, какое место он занимает в величественном кругообороте, в центре которого недостижимо располагается невыразимое единое, то в этом не может быть сомнения.
После этого, то есть после того, как путь нисхождения (эманации) от единого к разуму и к душе, а также к материи был открыт, в том же неоплатонизме был открыт и путь восхождения сущего к этому единому. Что в материи можно обнаружить душу, в душе разум, а в разуме следы единого, то это стало определением и цели для человека.
Искусство мышления отныне соединилось с возвышающей молитвой. Структура мышления обрела себя в структуре сущего, и этим исполнился завет мудрого Парменида, согласно которому мыслить и быть — одно и то же.
Начавшись с безудержного Плотина и закончившись блестящим Проклом и таинственным Дамаскием, неоплатоническая традиция осуществила мышление древнего мифа, достигла мистики божественного, органически соединив прошлое и будущее в единой совершенной системе, в которой онтология объединилась с теологией, а гносеология слилась с этикой. Так единое, космос, жизнь и человек нашли себя в единой системе в последний раз.
#5Человек, узревши единое, уже не сможет не смотреть на небо. Отныне все его помыслы будут связаны с вечным нисходящим светом, а разнообразие окружающего мира станет лишь звеньями к небесному восхождению.
Период до VI ст. можно назвать материальным, или органическим, телесным, период же после VI cт., — периодом души, души, которая борется с разумом, который никак не может достичь в душе своего равновесия, а душа при этом никак не может обрести чувственную радость высоких переживаний в разуме.
Весь этот период в тысячу лет есть период этой борьбы, борьбы между возвышенной и возвышающей страстью и спокойным созерцанием разума, который обрел свой источник в бесконечном абсолюте.
Куда бы мы ни посмотрели, везде мы видим следы этой борьбы, но особенно это видно в чистых, симметричных формах готической архитектуры, где гармоничная структура целого полностью покорила причудливое разнообразие, которое здесь служит уже лишь декоративным целям.
Готический храм является вывернутой душой, которая утихла в космической выси разумного покоя.
#6Вся материальность и безудержное телесное великолепие первого периода великой культуры было в своем существе обеспечено единим, которое было растворено в каждом живом существе древнего мира и в каждом индивидуально проявленном боге; во втором же периоде единое восторжествовало, и так великая диалектика становления культуры нашла свое завершение.
Те века, которые последовали за этим, можно признать лишь разными формами растворения великой культуры, а не чем-то самостоятельным и значительным. По тому, насколько в этих дальнейших веках осуществлялись приближения к прежней культуре, можно судить о значительности этих веков. Говорить о том, что за последние века возникла самостоятельная культура — значит не обращать внимания ни на разум, ни на душу.
Это значит — не обращать внимания на исходное и значительное, а видеть настоящее значительным лишь по той причине, что оно должно быть наполнено хоть каким-то смыслом, хотя, конечно же, это не так. Историк, превратив время в основу своих выводов, вынужден полагать во времени нечто значительное, нечто завершенное, не видя, что само время по своей природе не обладает свойствами для этого.
Ясно, что лишь метафизика истории способна обеспечить истории смысл. Без высшей метафизики каждое новое время будет находиться лишь в оправдательном состоянии по отношению к исходной культуре.
Легко заметить, что последние столетия, при условии, что они представляют что-то значительное и не поддались полной деградации и упадку, наполнены смутным, а иногда более ясным духовным томлением.
#7Если уже говорить о Средних веках, то это наши века. Века пустого времени, века, когда человек, смотрящий на небо, уже не видит ничего: ни богов, ни единого Бога, но он даже не видит уже и неба как чего-то прекрасного, небо для него — это просто «верх», а земля — просто «низ». В наше время многообразный шум, случайные фрагменты и комки переплетений формируют то, что обозначают словом «мир». И не говори мне о достижениях науки или о том, что политика достигла высокого развития тем, что закрепила права человека.
Спрашивая, что такое человек сегодня, я не только не слышу внятных попыток ответа, но и самого вопроса уже нет, или, хуже того, этот священный вопрос стал вопросом профанным, что сегодня значит развлекательным. Нет, наше время — это не время упадка, ведь упадок — это процесс увядания высших принципов, наш век — это скорее уже состояние кичливого высмеивания и высокомерного пренебрежения, когда тайные вопросы бытия становятся в ряду на слив информационных потоков.
Но не подумай, я не жалуюсь и не кляну судьбу за то, что забросила меня в это фальшивое время, во время, где за блеском стекла несуразно высоких зданий ютятся корпоративно кастрированные мыши, словно в коробках игрушечных лабиринтов; во время, когда за вычурной вывеской демократии осуществляется такое принуждение к труду, готовя такие ловушки и тупики для тех, кто задумал уклониться или сбежать, что даже во времена прямого принуждения было немыслимым, ведь сейчас желают владеть и душой, а не лишь телом; во времена, когда накопление богатства в одних руках настолько высоко, что сокровища древних владык кажутся незначительными; нет я не жалуюсь, но я хочу со всей искренностью и со всем упорством, которые мне дарованы, понять, на что же опираться современному человеку и где найти ему духовное прибежище, светлый приют его растерянной душе в случае, если же он отважится на побег, если захочет укрыться от всевидящих глаз бездушной системы?
На побег, ведь революция невозможна, а возможны лишь конвульсии бунта, которые бессмысленны, ведь изначально направлены на изменение условий внутри системы, а не на ее ниспровержение. Где найти это искомое пристанище, последний причал, что смутно белеет там, вдали, для каждого, кто по счастливой случайности не засорил духовную тягу и не распылил свой ум, превратив его в слепые импульсы рекламно раздутого Я? Вот мой ответ тебе: лишь в одухотворенных словах поэта.
