ВИРТУАЛЬНЫЙ МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО УКРАИНСКОГО ИСКУССТВА: Андрей Сагайдаковский — последний из последних романтиков

А. Сагайдаковский. «Это — голова собаки, это — голова ребенка», 1999

В последнее время в поле украинского искусства постоянно поднимается тема девяностых. Видимо, наконец мы отдалились от того периода на достаточную для анализа и оценки дистанцию.

Исследовательская платформа Пинчук Арт Центра реализовала выставочный проект и книгу, посвященные «Паркоммуне» — важнейшей группе художников, определивших в 1990-х ход украинского искусства.

Мыстецький Арсенал, по инициативе куратора Александра Соловьева, познакомил нас с творчеством участников «Паркома» — А. Гнилицкого, К. Проценко, О. Голосия.

И, хотя по сути, девяностые были не так и давно, эти ретроспективы окутаны ностальгическим и романтизированным флером, собственно, паркоммуновцев называли «новыми нежными» за их искренность и сентиментальность.

Но, как говорится, лишь неутоленная любовь бывает романтична: пришел успех, победила индивидуализация, парком распался, художники (те, что остались в живых) разъехались, обособились и развиваются по совершенно разным путям, отличным от заданного коммуной вектора.

Однако, сегодня во Львове живет, наверное, единственный продолжатель «нежной» традиции, Андрей Сагайдаковский.

Проследить взаимосвязь можно визуально — живописная экспрессия украинского искусства 90-х, несущая по словам того же Соловьева «преимущественно цитатный, эклектичный, повышенно чувственный и репрезентативный характер» присуща и полотнам Сагайдаковского.

Более того, художник продолжает использовать текст на картинах, продолжая традицию предшественников, в том числе В. Цаголова, Д. Дульфана, А. Казанджия.

Стоит отметить, что современная история надписей на живописи начинается, вероятно, с Рене Магритта и его «Не трубки» 1929-го года. Именно тогда при помощи текста художник озаботился проблемой отличия предмета от искусства, образа от смысла.

Еще глубже погрузился в вопрос американский художник Джозеф Кошут, который в 1965-м году создал программную работу концептуализма «Один и три стула». Это инсталляция, которая состоит из собственно стула, фотографии этого стула и словарной статьи с определением слова «стул».

Какой из этих стульев можно считать произведением искусства? Никакой? Каждый? Или только все вместе? Кошут исследовал устройство искусства и для него оно заключалось в определении самого себя. Позднее последователи Кошута, советские концептуалисты использовали текст на полотне еще и как способ очертить границы картины, вынося автора за ее пределы.

В этом смысле Сагайдаковский объединяет «сложное» концептуальное искусство с почти наивной простотой и непосредственностью, ведь его подписи к картинам проявляют, кроме прочего, желание быть понятным зрителю, надписи буквально указывают направление осмысления увиденного искусства.

С тех же девяностых художник использует ковры и покрывала вместо холстов, которые тогда было трудно достать. Сейчас на вопрос, почему он до сих пор использует коврики, отвечает просто — привык. И это — еще одно подтверждение романтичности Сагайдаковского.

Львовский художник не гонится за трендами, держится в стороне от столичной арт-тусовки (несмотря на это, продуктивно сотрудничает с «Я Галереей», а в Арсенале готовят большую выставку «Сагайдаковський. Декорації. Ласкаво просимо!», которая должна пройти осенью) и не признает коммерциализацию искусства, зато — остается верен чистому творчеству и самому себе.

Работы Андрея Сагайдаковского — своеобразный дневник его впечатлений и переживаний, который носит очевидно ситуативный характер. Вот художник рассказывает, как был на выставке Ф. Бэкона и его буквально трясло от мощи увиденного, а какие-то две девушки ходили по выставке и неуместно хихикали, и вот видим картину уже Сагайдаковского — «Комната смеха», которая визуально очень четко отсылает, собственно, к Бэкону, а идейной двусмысленностью (непонятно, изображенный ребенок смеется, или плачет) — к ощущению ситуации. 

И таких историй у художника множество, его живопись, при всем наслоении художественных традиций, носит глубоко личный характер, что, естественно, откликается у многих из нас, ведь человеческая сущность универсальна.

Сагайдаковского называют Дедушкой, говорит, из-за бороды, которую отпустил много лет назад. Но случайности не случайны и прозвище оказывается невероятно метким — светлый, мудрый, искренний наследник традиций, хранящий романтический образ художника как в искусстве, так и в повседневной жизни.