Восемнадцать месяцев нескончаемых бедствий научили еврейских женщин встречать смерть спокойно,
ибо смерть была неизбежна, и пугаться жизни, ибо жизнь казалась случайностью.
Семен Гехт
Бесконечно благодарен Константину Паустовскому за то, что он открыл для меня несколько литературных имен. «Повесть о жизни» — настоящий кладезь для книголюбов.
Если Исаака Бабеля я знал и раньше, что не читал — мое большое упущение, то имя Семена Гехта услышал впервые. И был удивлен тому, как поэтично Паустовский описал стиль Гехта. Паустовский тогда работал редактором одной одесской газеты, а Гехт ему приносил свои очерки:
Очерки были лаконичные, сочные и живописные, как черноморские гамливые базары. Написаны они были просто, но, как говорил Евгений Иванов, «с непонятным секретом».
Секрет заключался в том, что очерки эти резко действовали на все пять человеческих чувств.
Они пахли морем, акацией, бахчами и нагретым инкерманским камнем.
Вы осязали на своем лице дыхание разнообразных морских ветров, а на руках — тяжесть смолистых канатов. В них между волокон пеньки поблескивали маленькие кристаллы соли.
Вы чувствовали вкус зеленоватой едкой брынзы и маленьких дынь канталуп.
Вы видели все со стереоскопической выпуклостью, — даже далекие, совершенно прозрачные облака над Кинбурнской косой.
И вы слышали острый и певучий береговой говор ничему не удивляющихся, но любопытных южан, — особенно певучий во время ссор и перебранок. Чем это достигалось, я не знаю.
Константин Паустовский, «Повесть о жизни»
После такой рекомендации я просто не имел права не найти произведения Семена Гехта. Нашел. И вновь, как и с Бабелем, пожалел, что не открыл автора для себя раньше.
«Над самым Бугом, словно на сваях, стояла халупа Исаака Зельца. Этот дом можно было узнать издали, — там всегда слонялась по соломенной крыше заблудшая коза».
Очень точный, на первый взгляд, лаконичный слог. Гехт удивительным образом умеет описывать самые драматичные моменты так, как будто это обыденность. Повседневная рутина. В которой жизнь и смерть ходят рука об руку.
«Вечером того же дня их всех расстреляли на Воловьей площадке. Зайцев взвалил мокрые трупы на шарабан, покрыл брезентом и отвез в каменоломни, на свалку».
Несколько небольших рассказов. В которых сочно соединены: грустный юмор, смех и слезы, трагедия и комедия. Все то, за что мы так любим авторов еврейского происхождения.
К равви на исповедь приходит девушка, которую изнасиловал его сын, в разгар эпидемии устраивают свадьбу на кладбище, так как верят, что это остановит болезнь, в очереди за хлебом встречаются двое мужчин, один из которых насильник во время еврейского погрома в Фастове, второй — муж девушки, которую этот насильник лишил невинности.
Жизнь — лучший сценарист.
«Умирали евреи, хохлы и польские паны, хозяева зеленых особняков и русские чиновники, служившие в банке, в суде и в полиции. Больше всего косила смерть на богатых улицах. Русские служили молебны, евреи собирались в синагоге, объявляли траур, постились, но эпидемия не убывала».
PS:
«Когда, обустраивая в Одессе Литературный музей, поняли, что места для всех талантов не хватает, со свойственным одесситам юмором, таланты разделили на «классиков» и «полуклассиков». Семена Гехта отнесли ко вторым. Не мне судить, но не многие заслужили именоваться и «полуклассиком». «Он был воплощением человеческого достоинства и доброты. Эти его качества очень действовали на окружающих и невольно сообщались им. Гехт — это молодость нашего поколения, поколения писателей, пришедших с юга и с берегов Черного моря».
Константин Паустовский.
Материал подготовлен в партнерстве с Kyiv Bookworms Club
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
