КОРНИ И КРЫЛЬЯ с Борисом Бурдой: Саша Черный — поэт-сатирик Серебряного века из Одессы

Веселье и печаль — всегда рядом. Одного без другого не бывает. Всё по закону единства и борьбы противоположностей.

Популярное с античных времен противопоставление — всегда смеющийся создатель атомистики Демокрит и всегда плачущий отец диалектики Гераклит — стало в Средние века традиционным сюжетом картин многих великих художников.

Смысл его был в том, что смех и слезы в отличие от негодования — это две реакции на безумие человеческой жизни, дозволенные философу.

Смешение безоглядно весёлого и крайне грустного породило относительно новый литературный жанр — «черный юмор». Само это понятие впервые возникло в тексте француза Гюисманса в 80-х годах XIX века, но по-настоящему развернулось в ХХ веке, и популярность его в наши, не хочу говорить какие, времена только растёт.

О первом крупном поэте, чье творчество сразу вспоминается при словах «черный юмор», я и попробую сейчас рассказать.

Судьба выбрала для него крайне удачный город, в котором 1 октября 1880 года он родился — парадоксальную Одессу, где и весёлого хватает, и печального выше крыши.

Его отец был вполне благополучным и состоятельным человеком, провизором с университетским образованием, разъездным представителем крупной химической фирмы. Мать – купеческая дочка. Была на пять лет младше отца, носила до замужества ту же фамилию, что и он — Гликберг. Родственники? Возможно…

Семья поселилась в Одессе, на центральной улице Ришельевской, буквально в паре кварталов от знаменитого рынка Привоз. Для любознательного ребенка место прекрасное — можно увидеть очень много. Но и шокирующего — тоже.

Вряд ли семья поэта была малокультурной — так писала в мемуарах его жена, но она могла быть пристрастна… А вот что родители в этой семье были деспотичны, мещанисты, и воспитывали детей без лишних сантиментов — очень похоже.

Когда позже поэт затрагивал в своих стихах тему семьи, получалось что-то вроде его стихотворения «Страшная история» — само название говорит о многом, но лучше прочтите сами.

Фамилия Гликберг подтверждает, что это была семья еврейская. А вот имена их пятерых детей — Лидия, Александр, Владимир, Ольга и Георгий — говорят о том, что их отношение к иудаизму было чисто формальным. Так что когда встал вопрос о поступлении Александра в гимназию, то для того, чтобы обойти пресловутую «процентную норму», его просто крестили. Ему было всё равно. Причём всю жизнь.

Кстати, сразу стоит сказать о распространённой легенде относительно зарождения его псевдонима. Он сам когда-то говорил:

«Нас было двое в семье с именем Александр. Один брюнет, другой блондин»

Так, мол, появился Саша Белый и Саша Черный.

Даже комментировать лень — в лучшем случае шутка… Правда, у деда Александра по отцу, Янкеля Гликмана, был сын Александр — не был ли он Сашей Белым? Данных об этом нет, верьте во что хотите.

Поступить в гимназию Саше пришлось не в Одессе, а в Белой Церкви. Жил он там, скорее всего, у одного из дядьёв — сведения об этом туманны. Вряд ли гимназия слишком его радовала — прочтите его стихотворение «Из гимназических воспоминаний», и убедитесь сами.

Но переломный возраст дал о себе знать. С творческими натурами это случается даже чаще и в более опасной форме, чем у людей дюжинных. Что-то случилось или у него с гимназией, или у гимназии с ним такое, о чем никто нигде и написать не захотел — просто выгнали в шею.

Пятнадцатилетний гимназист перебрался в Петербург (вроде какая-то родня на тот момент у него там была) и поступил в тамошнюю гимназию.

Отец поначалу согласился с ним и продолжал поддерживать его материально. Но на выпускных экзаменах в пятом классе (это примерно наш девятый класс, ему уже 17 лет) он получил двойку по алгебре и должен был остаться на второй год.

Вот этого отец уже терпеть не захотел — прекратил высылать ему деньги не только за обучение, но и на квартиру, и на еду, вообще! А возвращаться домой он то ли не хотел, то ли не очень и звали, то ли всё это вместе.

Целый год он жил в Петербурге совершенно непонятно как. Хозяйка, не получая платы за проживание, сжалилась и не вышвырнула его на улицу.

Какая-то бедная женщина одела его, как могла, за свой счёт, и он хотя бы получил возможность ходить по конторам и искать место (всё-таки грамотный, тогда это уже могло заинтересовать работодателя).

Но ничего не получалось, он откровенно голодал, по некоторым сведениям — просил милостыню.

Его судьба стала темой скандальной статьи журналиста Александра Яблоновского «Срезался по алгебре». Автор статьи возмущался бессердечием родителей несчастного юноши и даже грозил им карой за беззаконие. Но ничего бы никому не помогло, если бы газету «Сын отечества» с этой статьёй не прочел в далёком от Питера Житомире по-настоящему добрый человек. 

Звали его Константин Константинович Роше, был он обрусевшим французом, состоятельным человеком, дослужился до статского сановника. У него как раз перед публикацией статьи умер семнадцатилетний приёмный сын — он, видимо, решил в память о нем помочь другому несчастному ребенку и вытребовал Александра к себе в Житомир.

Сашин благодетель был человек очень хороший — мягкий, деликатный, образованный, с хорошим литературным вкусом, который он явно сумел привить своему воспитаннику. Вроде бы, терпимые отношения сложились у Саши и с Житомиром — город часто встречается в его творчестве.

Мать Константина Константиновича, учительница Александра Ивановна, привила Саше интерес к немецкому языку — потом это очень ему пригодилось.

Первый год обучения в житомирской гимназии прошел вполне нормально. Но на второй опять случилась какая-то жуткая история — и тоже настолько жуткая, что о ней нигде напрямую не говорят.

Сашу не просто исключили из гимназии — его лишили права поступления в другие гимназии. Такая опция тоже была, называлась в народе «волчьим билетом», и для того, чтобы её заработать надо было постараться.

Что послужило причиной этого — можно было только догадываться. Одна из этих догадок напрашивается сама собой — написанные им сатирические стихи выводили из равновесия многих, могли взбесить и его гимназическое начальство.

Все, что мог сделать для него опекун — облегчить условия неизбежной в данном варианте солдатчины, добиться того, чтобы в армию он пошёл вольноопределяющимся. Вольноопределяющихся не назначали на хозработы, жить они могли не в казарме, а на съемной квартире — всё-таки существенное послабление.

Вполне возможно, что жил он там веселей, чем солдату положено. Его знаменитое стихотворение «Ошибка» было опубликовано в 1910 году. Из текста следует, что описанные в нём события происходили десятью годами раньше — то есть как раз во время его армейской службы! Так можно и послужить…

После армии он два года работает таможенником в приграничном местечке Новоселица, потом возвращается в Житомир, где 2 июня 1904 года дебютирует в печати — в газете «Волынский вестник» публикует под странноватым псевдонимом «Сам по себе» статью «Дневник резонёра».

Потом были не только фельетоны, но и стихи. Более того — в заметках, написанных под разными псевдонимами, он сам с собой полемизировал для пущего оживляжа газетных страниц, да еще и не только писал, но и мыл шрифт после печати, даже крутил колесо типографской машины — наверное, очень хотелось печататься…

Но вскоре он устроился на железную дорогу, и уже осенью 1904 года его переводят на работу в Петербург. Начался новый этап его жизни, гораздо более тесно связанный с литературой, чем прежние.

Сама служба его не очень радовала — прочтите его стихотворение «Служба сборов» — это он о своей работе так. Но старшая сестра Константина Константиновича, Елена Диксон, и её сын Константин помогли ему войти в литературные круги Петербурга.

Впрочем, и на службе нашлось нечто примечательное — служебный роман, да еще и завершившийся браком! Его непосредственная начальница, Мария Ивановна Васильева, была старше его на девять лет, была дочерью известного в Петербурге педагога и роднёй именитых купцов Елисеевых, закончила знаменитые Бестужевские курсы — в общем, явно из другой весовой категории, как же так?

Тем не менее, родители одобрили этот брак (как их уговаривали, вопрос другой), и поэт стал женатым человеком. Забегая вперед, скажу, что, судя совершенно по всему, это был крайне удачный брак. За одним исключением — детей у них не было. В остальном всё было просто прекрасно.

Современники утверждали, что поэт не написал бы и половины своих стихов, если бы жена

«днем и ночью не охраняла его покой, создавая ему условия, в которых он мог бы творить, освобождая его от всех повседневных мелочей», потому что сам он был «абсолютно не приспособленный к жизни, непрактичный, беспомощный, как ребенок»

Разве что ехидный Корней Чуковский признавал, что жену Саши Чёрного он слегка боялся, а потом уточнил, что, по его мнению, муж тоже её побаивался… Может быть — чувствам это не мешает.

А тем временем по стране катился 1905 год — японская война, Кровавое воскресенье, революция, манифест 17 октября… Помимо всего прочего, отменили предварительную цензуру для печати — без этого поэт Саша Чёрный еще долго мог бы не возникнуть в читательском сознании.

27 ноября 1905 года в сатирическом журнале «Зритель» появилось стихотворение «Чепуха» — первое произведение, подписанное псевдонимом «Саша Чёрный». Его заметили не из-за резкости — в то время печатали вещи и покруче, и в печать проскальзывало такое, чего бы не напечатали ни немного раньше, ни немного позже. Это было не только резко, но еще и блестяще.

Всё было названо открытым текстом, практически все — по фамилиям (было одно исключение «высокий господин» и «папа» — это Николай II, тут сработала самоцензура). На редактора завели уголовное дело, журнал закрыли.

После публикации его стихотворения «Словесность» об армии в журнале «Молот», который редактировал недавно упомянутый Константин Диксон, закрыли и этот журнал, а редактору пришлось бежать от тюрьмы за границу. Тем не менее, его продолжали печатать — время было такое, всё равно было не ясно, чего именно бояться…

В 1906 году вышла его первая книжка, названная «Разные мотивы». Вместе с журнальными публикациями в обстановке реакции после разгрома революции 1905 года, ему вполне хватало на несколько лет каторжных работ — просто у властей руки не до всех доходили.  В обстановке, прекрасно описанной в его же стихотворении «Жалоба обывателя», герой собирается сбежать от этого всего в Америку. Решил сбежать и поэт, только чуть поближе.

Вместе с женой он прибыл в Германию и провёл там более года. Оба слушали лекции в Гейдельбергском университете, знакомились с германским бытом — это отразилось во многих его стихотворениях, вот, для примера, одно их них. Не стоит по нему думать, что Германия ему не понравилась. Просто у поэта-сатирика зрение специфическое…

Вернувшись в Россию, он продолжал печататься, в частности — в возродившемся «Зрителе». Оттуда он пришел в журнал «Стрекоза», куда как раз пришел переехавший из Харькова Аркадий Аверченко. При его участии от «Стрекозы» отпочковался новый журнал «Сатирикон», ставший для предреволюционного десятилетия одним из главных изданий в России вообще.

Он публиковался не только в «Сатириконе» — его с удовольствием печатали практически все, потому что его псевдоним был гарантией читательского внимания. «Сатирикон» созвал под свои знамёна всех, кто как-то выделялся в сатирическом жанре — Аркадия Аверченко, Тэффи, Аркадия Бухова, Петра Потёмкина, можно долго перечислять… Но и в таком окружении Саша Черный был предельно заметен.

Два вышедших сборника — «Сатиры» и «Сатиры и лирика» распродавались так бойко, что за короткое время каждый из них выдержал пять изданий.

Саше Черному подражала даже такая яркая индивидуальность, как Маяковский. Лиля Брик вспоминала, что в различных бытовых ситуациях он часто его цитировал — скажем, когда он что-то просил, а ему отвечали:

«Потом», немедленно следовала цитата: «Лет через двести? Чёрта в стуле! Разве я Мафусаил?»

А в 1909 году альманах «Золотое руно» назвал его королём поэтов «Сатирикона». Ну и верно — кого же еще? Но это его не особенно радовало: времена наступали невесёлые. Представление о его настроении может дать, например, хрестоматийное стихотворение «Обстановочка», посмотрите его непременно.

Но в 1911 году он уходит из «Сатирикона» — творческие люди и так по природе своей неуживчивы, а журнал действительно начал сдавать позиции, его юмор становился беззубым и не осмысленным, всё сразу и накопилось. Так и заявил, что считает «несовместимым с задачей сатирического журнала то увеселительно‑танцклассное направление, которое всё определеннее проводят в «Сатириконе» за последнее время» и «выразителем» которого он никогда не был.

Он начал работать с антагонистом «Сатирикона» — издательством «Шиповник», и вскоре получил оттуда письмо, автором которого был Корней Чуковский. Тот предлагал ему сотрудничество в новом альманахе для детей «Жар-птица». Так Саша Черный начал важный раздел своего творчества — детские рассказы и стихи. Чуковский, не всегда ладивший с Сашей Чёрным, потом гордился тем, что привёл его в детскую литературу, и добавлял, что их помирили «малые дети».

А между тем, относительно спокойные времена кончались. Началась мировая война — его мобилизовали и направили на фронт. Службу он проходил в полевом госпитале. Вспомнилась строчка Слуцкого: «Уитмен, Есенин, Брехт Хемингуэй были санитарами в госпиталях…». Вот и он тоже — ну так не санитаром…

Потом его сделал личным помощником земляк по Житомиру генерал Губер. В общем, служил он без дураков: пережил и обстрелы, и отступления, и спешную эвакуацию — на войне как на войне. Потом он стал смотрителем военного госпиталя в Гатчине. Служил, как мог.

С революцией он сразу всё понял. Даже не знаю, почему некоторые пишут, что он эмигрировал только в 1920 году. Еще в 1918 году он с женой перебрался в Литву, которая уже тогда была вполне самостоятельным государством.

О советском пограничном контроле он вспоминал:

«Какой-то малограмотный чекист, осматривая мой чемодан, выхватывал из него рукописи. Некоторые из них рвал, другие отбрасывал в сторону, а третьи оставлял. И все это только чтобы показать свою власть. Если бы у меня была сила, я бы ему перегрыз горло».

А в 1920 году им удалось получить германскую визу, и они отправились туда.

Три года в Германии прошли для них сравнительно благополучно — он был достаточно востребован, много писал для детей. А потом в Германию пришёл кризис, и последней остановкой в их маршруте на Запад стала Франция — как и для многих бежавших от революции.

Во Франции он более активно занимался детской литературой, чем прочими любимыми жанрами, написал очень много интересного. И детские книги его не подвели, на гонорар от переиздания повести «Дневник фокса Микки» он смог приобрести земельный участок близ городка Борм-де-Мимоз на пляже Ла Фавьер и выстроить там вполне уютный домик. Это было место, где уже поселилось немало эмигрантов из России, и он прекрасно там себя чувствовал.

Но прожил он там недолго. В августе 1932 года на соседской ферме возник пожар. Он немедленно кинулся на помощь, тушил пожар вместе со всеми, делал, что мог, чтобы помочь соседу — а потом еле дошёл домой, слёг и больше не встал.

Его похоронили на кладбище Ле-Лаванду в департаменте Вар.

В 1961 году скончалась его жена, а через некоторое время выяснилось, что за могилу никто не платил (во Франции это обязательно) и теперь её уже не найти.

Подзабыли Сашу Чёрного и на его родине. К счастью, тот же Корней Чуковский добился в начале 60-х издания его однотомников в Большой и малой серии «Библиотеки поэта». Не то, что его так вернули в литературный процесс — удалить его оттуда было немыслимо. Но молодёжи вовремя напомнили о нём.

Помню, как получил такой том на два дня — не то, чтобы при моей скорости чтения я не успевал прочесть, но хотелось читать некоторые стихотворения раз по пять, по шесть, а кое-что и запомнить. Помню кое-что и до сих пор — например, эти: «Лошади», «Любовь не картошка (Повесть)», «Песнь песней».

Впрочем, большие поэты (Саша Чёрный, несомненно, таков) у каждого свои.

На кладбище, где находится его утраченная могила, в 1978 году установили мемориальную доску. Если мемориальная доска и на его доме в Житомире. А в Одессе на нашей «Аллее звёзд» есть плита с его фамилией. Помним, не забываем. Разве такого забудешь?