КОРНИ И КРЫЛЬЯ с Борисом Бурдой: Бруно Шульц — выдающийся писатель, художник и график из Дрогобыча

Бруно Шульц / photo-lviv.in.ua

 

Практически вся жизнь этого писателя и художника, с 1892 по 1942 год, прошла почти безвыездно в украинском городе Дрогобыче (за это время тот успел побывать в юрисдикции пяти различных государств, но это уже дело житейское). Однако, в Украине его знают очень мало, а в прошлом тысячелетии практически не знали совсем.

А ведь европейская слава пришла к нему еще в 60-е, когда его две небольшие книги, практически все его литературное наследие, перевели с польского на основные европейские языки. В Польше, кстати, крайне почетная награда «Золотые академические лавры» была присуждена ему Польской академией литературы еще в 1938 году.

 

А теперь ответьте сами себе на вопрос — знаю ли я что-нибудь о Бруно Шульце и давно ли узнал хоть что-то? Если ответ такой, как я предполагаю — непременно узнайте о нем больше

 

Сейчас, мало кому заметный и почти неизвестный город Дрогобыч, нам даже трудно представить, как некий украинский аналог Клондайка или, точнее, Дубая. А в конце XIX века в жизнь людей начали входить автомобили, спрос на бензин вертикально взлетел до небес, нефтеперерабатывающие заводы начали расти, как грибы, город стал застраиваться изящными особняками и виллами, повсюду в нем открывались новые магазины, рестораны, кинотеатры и прочие развлекательные заведения во всех смыслах этих слов, не исключая и немного шокирующие.

Перебрался туда из городка Судовая Вишня под Львовом, и отец Бруно Шульца Якуб, открывший свой магазин в центре Дрогобыча, прямо на площади Рынок. В этом магазине, среди материй, галантереи, разговоров с покупателями и домашних дел, и прошло его детство. Что интересно, в своеобразной языковой среде — львовский писатель Марьян Гемар (кстати, двоюродный брат Станислава Лема) даже называл Дрогобыч «полтора города», имея в виду, что он состоит из трех «половинок»: еврейской, польской и украинской.

Следует добавить к этому и немецкий, официальный язык Австро-Венгрии — на нем, разумеется, тоже говорили все, но даже при Австро-Венгрии польская культура была в Дрогобыче ведущей, и высшие слои общества обычно говорили дома по-польски. Сам Бруно Шульц идишем даже не владел и, в отличие от родного брата Изидора, не имел даже еврейского имени. Так что в будущем и языком его прозы стал польский — это вполне естественно.

Он окончил дрогобычскую государственную гимназию имени Франца-Иосифа Первого и поступил учиться на архитектурный факультет Львовской Политехники. Учился он также в венской Академии искусств, потом стажировался в Варшаве и Париже. Во время первой мировой войны, вся его семья переехала в Вену, и очень вовремя — во время военных действий их дом был сожжен.

Когда война кончилась, Бруно Шульц возвратился в Дрогобыч — в тот же город, но уже в другую страну. Какое-то время пробыв в недолговечной Западно-Украинской Народной республике, Дрогобыч входит в состав Польши, и законченная им гимназия меняет имя — теперь это гимназия Владислава II Ягелло, а никакого не Франца-Иосифа. Туда он и устраивается учителем труда и рисования, чтобы проработать там практически всю оставшуюся жизнь.

 

 

Параллельно с началом преподавания, он выполняет серию графических работ в нечастой технике «клише-верр» — это когда на покрытое черным желатином стекло острым лезвием наносится рисунок, который потом копируется на светочувствительную бумагу. Она получила странное для работы школьного учителя название — «Книга идолопоклонства». Ее содержание — радость для любого фрейдиста: высокие, красивые женщины, полностью доминирующие над мужчиной, маленьким, униженным, валяющимся у них в ногах. Кстати, обладающим немалым портретным сходством с автором.

Шульц выставляет свои работы на нескольких художественных выставках во Львове и Варшаве. Сенсации они не вызывают, а выставку в Трускавце просто закрывают, обвинив в порнографии. Впрочем, его репутация преподавателя от этого не страдает, а организовывать выставки ему помогает лично бургомистр Дрогобыча. Некоторые его бывшие ученицы уже в наше время вспоминают, что учитель рисования то клал им руки на коленки, то держал за плечо, и отцы даже запрещали им ходить на его уроки… Но на правду это не очень похоже — скандал и оргвыводы были бы неминуемы. Скорее всего, это ложные воспоминания, вызванные его всемирной славой — той самой, о которой мало кто из нас знает вообще…

На курорте в Закопане он знакомится с Деборой Фогель, писательницей и историком искусства. Между ними завязывается своеобразный роман, в основном эпистолярный, но пожениться они не смогли — ее родственники были категорически против. Во многом именно из этих писем и возникла основа его первой книжки новелл «Коричные лавки» (так традиционно переводится ее польское название «Sklepy cynamonowe», хотя точнее, наверное, было перевести эти слова, как «Лавки пряностей»).

Рукопись этой книги попала к известной польской писательнице Зофье Налковской, вице-президенту польского ПЕН-клуба. Она пришла в восторг и заявила, что Польша еще не знала такого писателя. По ее рекомендации «Коричные лавки» издало модное и дорогое варшавское издательство «Руй», а родной брат Изидор помог ему это оплатить. Книга имела немалый успех, а Шульц в Варшаве подружился с рядом видных литераторов — Виткацы, Гомбровичем, Тувимом. Кстати, именно он создал иллюстрации к первому изданию романа Гомбровича «Фердидурка».

В это же время протекает и главный роман его жизни, с Юзефиной Шелинской, происходящей из семьи крещеных иудеев. Она стала его невестой и, чтобы официально на ней жениться, он формально вышел из иудейской общины и получил статус «лица без вероисповедания», но принципиально не захотел креститься. Они могли бы заключить светский брак, что в Польше было дозволено, хотя не всюду — нужно было хотя бы временно зарегистрироваться в Катовице.

Но Шульц в итоге этого не сделал — он то ли не хотел, то ли просто физически не мог покинуть родной Дрогобыч, его единственный вмещающий ландшафт. Были и другие случаи, когда он вроде бы собирался перебираться в Варшаву или во Львов, находил хорошее место… но в последний момент не делал для этого ничего. Его несчастная невеста совершила попытку самоубийства (к счастью, неудачную), а Шульц остался дрогобычским холостяком.

 

 

В 1937 году выходит вторая его книжка — «Санаторий под клепсидрой». Тут тоже явные сложности с переводом названия — речь, разумеется, не идет о водяных часах. Знак, именуемый клепсидрой, и похожий на латинскую букву Х, помещали в верхней части объявлений о похоронах. Так что это «Санаторий для усопших», «Санаторий под похоронным объявлением» или что-то вроде, но к этому переводу уже привыкли — скорее всего, он и останется, разве что будут добавлять примечание. Критика и эту его книгу приняла очень тепло.

Но на этом полоса удач Бруно Шульца закончилась — переговоры о переводах на основные европейские языки застопорились, художественные выставки не сопровождались настоящим успехом. Шульц засел за большой роман с обязывающим названием «Мессия», придавая ему очень большое значение. Но дописать и издать его он не успел — начались очень неблагоприятные для литературы времена. И не только для литературы.

Уже 11 сентября 1939 года гитлеровцы вошли в Дрогобыч и начали расстреливать евреев. Многих просто не успели убить — уже 24 сентября в Дрогобыч вошли советские войска. Полтора года советской власти не принесли Шульцу больших бед — как он преподавал в гимназии, так же преподает и в советской школе, в которую гимназию переименовали.

Большим врагом советской власти он не стал или не успел — входит в избирательную комиссию на советских выборах, вступает в профсоюз, даже сохранился черновик его заявления, в котором он пишет, что «жаждет углубить теоретическое познание науки коммунизма» (впрочем, кто тогда писал иначе?). Он рисует портреты Шевченко, Франко и Сталина, даже подписывается на них кириллицей: «Б.Шульц».

Правда, когда нарисованный им портрет Сталина, который повесили на здании ратуши, загадили галки, Шульц заметил, что впервые радуется тому, что его произведение испорчено, но, судя по всему, только друзьям — кому не надо, те не услышали, а то его биография могла бы стать еще короче. Рассказывают, что когда по очередному заказу властей Шульц нарисовал картину «Освобождение Западной Украины», то его немедленно потащили на допрос — картина была выполнена в желтых и голубых тонах. Этой истории не все верят, но не спорят, что подобное могло случиться…

Однако следует признать, что его жизнь при советской власти была буквально идиллией по сравнению с тем, что началось, когда 1 июня 1941 года гитлеровцы снова вошли в Дрогобыч. Школа закрывается, Шульц теряет работу, и это еще не самая большая проблема — евреев города сгоняют в гетто, где начинают методично истреблять. В другом гетто, в Польше, погибла его давняя любовь Дебора Фогель, уже упомянутая выше. 27 ноября в соседнем Бориславе расстреливают его давнюю знакомую Анну Плоцкер и ее супруга — это было для Шульца очень тяжким ударом. Его переселяют в гетто. Возникает ощущение скорого конца…

Тем не менее, на какое-то время Шульцу везет — местный гестаповец Феликс Ландау, откуда-то узнавший, что Шульц хороший художник, берет его под свое покровительство. Шульц расписывает стены дома, в котором живет Ландау (фамилия как раз для гестаповца — да-да, пасынок еврея, и такое бывало…), а также гестаповское казино — куда ему деваться? За это Ландау выдает ему «гляйт» — специальную повязку, закрытую прозрачным целлофаном, обладатель которой считался «полезным евреем» и получал определенную защиту. Как мы увидим, весьма относительную…

Шульц понимает, что его жизнь висит на волоске. Он передает папки со своими основными рукописями и рисунками друзьям-католикам, живущим вне гетто. Его друзья, в том числе Зофья Налковская, связанная с подпольем, готовят его бегство из гетто в Варшаву — разумеется, с поддельными документами. Уже намечена дата побега — 19 ноября 1942 года. Он зашел в юденрат получить положенную ему пайку, вышел с буханкой хлеба под мышкой… Что же это получится — гестаповец Ландау его спасет?

Не те это люди гестаповцы, чтобы кого-то спасать. Ландау был настоящим извергом, участвовал в массовых убийствах, а потом подробно это записывал в свой дневник — он потом всплывет, когда его арестуют и судят. Просто становился на балкон и стрелял из пистолета в увиденных им евреев — ради интереса, и чтобы похвастаться меткой стрельбой. Незадолго до 19 ноября, он так застрелил стоматолога по фамилии Лёв, который лечил зубы другому гестаповцу, Карлу Гюнтеру, и тот этого не забыл.

Как только Шульц вышел из юденрата, из-за угла выскочили гестаповцы. У них это называлось «дикая акция» — какой-то аптекарь в гетто ранил немца, и они бегали по улицам и убивали любого еврея, который подвернется и не успеет спрятаться. У Шульца на руке «гляйт», в принципе в него стрелять не положено. Но один из этих гестаповцев — Карл Гюнтер, и он немедленно убивает Шульца, именно потому, что отлично знает, кто он такой. На следующий день Гюнтер сказал Ландау: «Ты убил моего еврея — я убил твоего». — «Жаль» — поморщился Ландау — «он мне был пока что нужен…».

 

Шульц погиб в день запланированного побега из гетто

 

Где он убит, мы знаем — примерно в ста метрах от дома, где он родился, у здания бывшего юденрата, как раз между двух деревьев, растущих и сейчас, теперь там мемориальная доска. А где похоронен, узнаем вряд ли — где-то в одной из безымянных братских могил на местном кладбище, уже не выяснить. Исчез и его роман «Мессия» — его искали очень активно, вроде бы что-то такое всплывало, в США и Польше, но скорее всего, куски набросков и черновиков. Рукописи, конечно, не горят, но исчезают за милую душу. Из всей его прозы осталось только два сборника рассказов и несколько отдельных публикаций; из живописи, кроме графики — только одна картина маслом.

Казалось, все уничтожено — и человек, и его творчество. Но и того, что осталось, оказалось достаточно для того, чтобы значение Бруно Шульца в литературе продолжало расти до настоящего момента, и конца этому процессу не видно. В 1974 году его проза получила престижную французскую премию «За лучшую иностранную книгу». ЮНЕСКО объявило 1992 год Годом Бруно Шульца. Его ставят в один ряд с Францем Кафкой, Марселем Прустом и Габриэлем Гарсиа Маркесом, все чаще говорят о том, что его влияние на мировую литературу огромно. Господи, да в Польше есть даже рок-группа «Бруно Шульц» — много ли писателей могут похвастаться чем-то подобным?

Шульц уже не только писатель — он литературный герой. Ему посвящены книги американки Синтии Озик «Мессия», израильтянина Давида Гроссмана «Бруно», россиянина Бориса Хазанова «Чудотворец», итальянца Уго Рикарелли «Человек по имени, кажется, Шульц», и явно напишут еще. Правда, три сценария фильма о нем пока не запустились — картина явно выйдет заведомо тяжелая, и о хеппи-энде не может быть и речи…

 

 

А недавно нашлись еще и фрески, которые Шульц написал на стенах детской Феликса Ландау, и тут же стали причиной скандала, получившего название «Шульцгейт». Квартиру, в которой нашли эти фрески, купили сотрудники израильского музея «Яд Вашем» и вывезли три фрески в Израиль. Квартира, конечно, куплена, но вывозить культурные ценности из страны без разрешения министерства культуры — тоже не очень кошерно… После длинных переговоров стороны пришли к соглашению: фрески признаются собственностью Украины, но передаются музею на двадцать лет. Через год этот срок закончится, но в договоре имеется возможность пролонгации. Интересно, что будет через год…

А в Дрогобыче с 15 по 21 ноября этого года пройдет девятый международный фестиваль Бруно Шульца — он проводится раз в два года. Приезжают люди со всего мира, проходит масса интересных художественных событий — и спектакли, и музыка, и поэзия, и литературные встречи. Приезжают тысячи людей, ходят по Дрогобычу, используя книги Бруно Шульца, как путеводители, и с удовольствием убеждаются в том, что в его любимом городе все на месте. Правда, улицы Бруно Шульца и музея Бруно Шульца при его жизни в Дрогобыче не было — а теперь есть. Есть даже литературная премия имени Бруно Шульца — лучшему зарубежному автору года. Но не у нас, а в США. Почему только там? А мы что себе думаем?

 

---

При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media