КОРНИ И КРЫЛЬЯ с Борисом Бурдой: Юрий Кнорозов из Южного под Харьковом – человек, расшифровавший письменность майя
Родился в Испании в 1524-м, умер в Мексике в 1579-м. В двадцать пять лет отправился миссионерствовать в Мезоамерику, на полуостров Юкатан. Обучал детей индейских вельмож племен майя, насильственно обращенных в христианство. За двенадцать лет службы сделал немалую карьеру — стал главой всех францисканцев Юкатана и Гватемалы. Потом вообще до епископа дослужился. Карьера, однако.
Вот этот самый Диего де Ланда и заподозрил свою новую паству в том, что они в Христа поверили неискренне, для вида, Деву Марию должным образом не чтут, а потихонечку молятся своим старым богам с труднопроизносимыми именами, похожими на советские аббревиатуры — Тепеу и Гукумац, это уже о Чаке и Бакабе не говоря. Средство от такого безобразия он знал одно — инквизицию.
Массу людей пытали, кое-кого вроде бы и на барбекю пустили (правда, есть не стали — ацтеки непременно бы угостились, а испанцам нельзя, они же гуманные христиане), но самое главное — все еретические книги майя (а откуда у них не еретические книги, все равно на непонятном языке написаны, тут лучше перебдеть) непременно сожгли. Могли бы — не оставили бы ни одной, но несколько книг совершенно случайно сохранилось до нашего времени. Целых три штуки.
Вы представляете, что происходит с письменностью народа, когда все его книги сжигают, а тем, кто еще помнит буквы,
строго-настрого запрещают этими буквами что-то писать? Его письменность просто исчезает с лица земли.
Надписей на храмах и всего такого остается немало, но для всех это уже просто узоры — как читать, все равно никто не знает.
Что-то пытался сохранить, как это ни странно, сам Диего де Ланда — опросил двух знатных майя и с их помощью записал то, что он считал их алфавитом. Плохо то, что у майя вообще не было фонетического алфавита, но де Ланда этого не понял — он только латинский алфавит и видел, а прочих возможностей даже не представлял.
Вот и исчезла письменность майя с лица планеты. Если что-то потом и находили, прочесть уже не могли. И так целых четыре века — пока не родился 19 ноября 1922 года в семье начальника отдела подсобных предприятий Южной железной дороги сын Юрий, которого крестили Георгием, а в свидетельстве о рождении записали по-украински — Юрко. Ему пришлось заново придумать письменность майя практически с нуля.
В детстве с ним произошла малоприятная история — во время какой-то спортивной игры ему так заехали мячом по голове, что он даже потерял на краткое время зрение. Все в итоге прошло, но не забылось — то ли в шутку, то ли всерьез, он говорил, что, возможно, именно из-за этого удара он и обрел свои не совсем обычные способности. Вспоминали также, что позже он говорил: «Могу дать рекомендацию: будущих дешифровщиков бить по башке, только неясно как. Можно для эксперимента взять контрольную группу — а если кто концы отдаст, тому так и надо». Во всяком случае, ему с этим повезло…
На его способностях злополучный мяч явно не сказался — согласно аттестату, украинский язык и литературу он знал хорошо, а все прочие предметы даже отлично. Поступил он почему-то на рабфак при Втором Харьковском медине — впрочем, его папа был относительно большим начальником и уже поэтому мог считаться представителем класса-гегемона. Но даже успешно его окончив, он не мог продолжать учиться медицине — в первую очередь, в то время требовались военврачи, а медкомиссию он не прошел: большой недобор веса и, что существенней, сильнейшее плоскостопие.
Пришлось учиться на историческом факультете Харьковского университета — туда брали даже полностью негодных к строевой службе. Там он увлекся не совсем стандартными вещами — шаманскими практиками и древнеегипетским языком. Но доучиться ему не пришлось — началась война.
На войне тяжело всюду и всем, даже там, где не стреляют. Невоеннообязанного студента отправили под Чернигов рыть окопы. Там он угодил в «котел», чудом добрался домой. Отец эвакуировался, а мать и сестру немцы выгнали из дома, заставив переселиться в сарай. Юрий как-то бегал от немецкой «трудовой мобилизации», скитался по окрестным сёлам в поисках какого угодно заработка, чтобы помочь близким. Все перечисленное было, разумеется, ужасно, но не так сильно, как четыре слова в анкете — «был на оккупированной территории». Они не исчезли вместе с войной и вредили ему всю жизнь.
От второй немецкой оккупации Харькова Кнорозовы смогли вовремя бежать. А через некоторое время отец смог забрать семейство в Москву и даже устроить сына продолжать обучение на истфак МГУ. Там он продолжал увлеченно заниматься египтологией и даже получил у друзей прозвище «Синухет» (это герой одного из первых в мире приключенческих романов, древнеегипетский вельможа, объехавший немалую часть известного древним египтянам мира).
Но закончить вовремя третий курс он смог с величайшим трудом — еле успел сдать экзамены и сразу по повестке был мобилизован в нестроевые части. Вроде бы, это устроил его отец, чтобы вывести из-под удара — «куда следует» пришел донос, будто он не указал в анкетах, что был на оккупированной территории. Действительно не указал? А какая разница? Служил телефонистом, был демобилизован только 15 октября и снова вернулся на третий курс. Пустяками, выходит, отделался…
Живший с ним в одной комнате общежития Севьян Вайнштейн, позже ставший крупным ученым-востоковедом, вспоминал: «Со мной в комнате, между прочим, жил Юра Кнорозов. Он всё отдавал науке, всё. Получал стипендию и немедленно покупал книги, а потом у всех одалживал на еду. Питался водой и хлебом». Уж если небогатый послевоенный студент писал о соседе такое — это и бедностью назвать нельзя. Нет еще такого слова. Жив остался — и ладно.
Диплом Кнорозов защитил на тему «Мазар Шамун-наби» (это такая среднеазиатская версия легенды о Самсоне), после чего заявил своему научному руководителю, что у него теперь новый интерес — Мексика, и он уже приступил к переводу сочинения того самого Диего де Ланды «Сообщения о делах в Мексике».
Интерес возник после прочтения статьи немецкого ученого Пауля Шельхаса с вызывающим названием «Дешифровка письма майя — неразрешимая проблема?». Кнорозов потом вспоминал, что эти слова вызвали у него простую и четкую мысль — то, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим». Вот он и решил стать этим другим — это могло занять сотни лет, но он уложился даже быстрей, чем за десятилетие.
Его руководители поддержали эту работу, но тут выяснилось, что оставить его в аспирантуре при институте просто никак невозможно — «был на оккупированной…», в общем, вы поняли. Даже в Казахстане в аспирантуру не взяли, не то, что в Москве — он же был на страшно сказать какой территории! С трудом удалось его устроить младшим научным сотрудником Музея этнографии народов СССР в Ленинграде. Там он и начал свою работу над расшифровкой письменности майя.
Кое-где говорили, что чуть ли не в горящем Берлине он нашел древнюю рукопись майя, чудом сохранившуюся, потому и всех опередил. Только вот не был он ни в каком Берлине — просто обрабатывал реквизированные книги из немецких библиотек. Книги эти были достаточно известны и прочим исследователям, так что не в них дело.
Успех Кнорозова во многом базировался на том, что он правильно понял записки Диего де Ланды «Сообщение о делах в Испании». Наверное, если он и не понимал, то хотя бы чувствовал, что уничтожение всех книг целого народа есть злодейство, и сам себе в этом помешал — записал все то, что сам узнал о письменности майя, привлек к сотрудничеству индейца, учившегося в Европе, по имени Гаспар Антонио Чи, и с его помощью составил описание того, что он сам считал алфавитом майя. Вот только ученые нашего времени его сообщения совершенно не поняли.
Письменность майя была не алфавитной, а логосиллабической — во многом слоговой, где знак передавал не звук, а некий образ.
Ученым не хватало алфавита де Ланда, в котором было всего 29 разных знаков — Кнорозов насчитал их 355.
Для букв многовато, для иероглифов-слов, как в древнеегипетском — скорее мало.
И уж некоторые вещи в тексте де Ланды ни в какие ворота не лезли. Скажем, обычное слово «лэ» (петля или силок), по мнению де Ланды, писцы майя записывали знаками «элээлэ» — зачем? В итоге к материалам де Ланды стали относиться, как к заведомо бесполезным.
Только Кнорозов догадался, в чем было дело. Оказалось, что вместо буквы индеец-писец под диктовку де Ланды записывал ее название. Так, как диктовали в старых русских школах — «буки-аз-буки-аз — баба»! Если бы вы увидели надпись «букиазбукиазбаба», вы бы сразу поняли, что это такое? У Ланды то же самое — «элэ», как название буквы «л», потом «э», потом само слово «лэ» — вот «элээлэ» и получилось!
Правильна ли дешифровка, Кнорозов проверял с помощью «перекрестного чтения». Суть в том, что по идее один и тот же знак одинаково читается в разных словах, эти слова связываются в осмысленные предложения, а те, в свою очередь, не противоречат всему тексту. Заодно он доказал, что для написания текстов майя использовался не самый распространенный среди них юкатекский язык, а более древний и редкий индейский язык чольти.
Мировым авторитетом в области исследований майя тогда был американец Джон Эрик Томпсон, который был уверен в том, что знаки майя передают слова, но никогда не буквы алфавита. Кнорозова он не просто принял в штыки, но и обвинил в том, что тот пытается пропихнуть в языкознание марксизм-ленинизм, никому там не нужный. Между прочим, совершенно зря — Кнорозов этим не грешил, а что до пары цитат в предисловиях, то без этого тогда было, как сейчас в опере без брюк. Такое было время, и не сомневайтесь — те, кто помоложе, еще будут говорить и о нашем времени то же самое…
Тем не менее, на защите собственной диссертации, марксизм доставил ему массу неприятных переживаний. Видите ли, классики марксизма говорили, что такая сложная письменность возникает только на стадии развитого классового государства, и в то же время Энгельс пишет в одной из работ, что именно майя этой стадии не достигли. Сейчас это даже смешно, а тогда Кнорозов всерьез опасался ареста сразу после защиты.
Сама защита тоже тяжело ему далась — в аспирантуру его не брали раз за разом. «Был на оккупированной территории», и хоть кол им на голове теши. Говорят, что именно после этих отказов он начал злоупотреблять алкоголем и в его комнате, где раньше не было места из-за книг, стало еще теснее — из-за стоящих рядами бутылок, которые тогда не выкидывали, а сдавали. С большим трудом его руководители добились хотя бы более хлопотного способа защиты, просто прикрепив его соискателем.
Если с защитой кандидатской был такой кошмар, как бы он вообще защитил докторскую? Этого мы не узнаем — результаты его работы показались настолько поразительными, что вместо кандидатской степени ему присвоили докторскую — оказалось, что такая процедура была законной, и члены Ученого совета голосовали дважды. При голосовании за кандидатскую из тринадцати голосов членов совета был один голос против, за докторскую — два. Подавляющее большинство.
Успех был настолько феноменален, что Кнорозова даже выпустили на международную конференцию американистов в Копенгагене — решили, наверное, что Копенгаген тоже был на оккупированной территории, пусть его… Его работу оценили высоко (хотя и не без полемики), были престижные публикации, различные премии и награды. Но на следующий конгресс в Сан-Хосе он уже не поехал — он ведь «Был На Оккупированной Территории», вдруг он и Сан-Хосе оккупирует… В следующий раз его выпустили за границу уже в 1990 году — решили, наверное, что оккупация фашистами Харьковской области наконец-то закончена.
Он продолжал активную работу, занимался и ронго-ронго с острова Пасхи, и древнеиндийской письменностью, и пиктографией курильских айнов, но общепризнанных результатов по этим проблемам ему и его ученикам получить не удалось. Планировалась даже экспедиция на остров Пасхи с его участием, но ничего не вышло — кто-то опять вспомнил, где Кнорозов был… Просто мешали работать, причем без особой причины — так, на всякий случай.
Зато семья у него была благополучной, отношения с женой и дочерью — вполне хорошими. Он много читал, причем его литературные вкусы были достаточно нестандартны. Например, мать своего хорошего приятеля Льва Гумилева — Анну Ахматову, прекрасно к нему относившуюся и подарившую ему в 1949 году меховую шапку, в которой он в 1990 году улетел в Гватемалу (вот какие тогда шапки шили!) — он поэтессой не считал и вслух заявлял об этом. О Цветаевой он никогда не слышал, «Доктора Живаго» считал довольно средней книгой.
А вот детективы очень любил, часто и к месту цитировал русскую классику — Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Из современников любил Ярослава Гашека и Грэма Грина, был склонен к жесткому, практически черному юмору. Одевался довольно небрежно, но даже на лацкан потрепанной рабочей куртки не забывал нацепить значок лауреата Государственной премии, которую получил в 1976 году за свою главную работу — расшифровку письменности майя. Кухню любил простую, но с удовольствием применял редкие приправы и пряности. Ухаживал сам за комнатными цветами, с удовольствием играл в нарды. Жил, как хотел — не у всех получается…
Тем временем его теория находила все новые подтверждения. Американская исследовательница Татьяна Проскурякова смогла с помощью метода Кнорозова прочесть надписи на каменных стенах в древнем городе Паленке — получилось вполне понятное жизнеописание местных правителей. Критику Эрика Томпсона сам Кнорозов стал воспринимать даже с иронической улыбкой — даже говорил, что Томпсон, живший в реалиях «холодной войны», критиковал на самом деле не его, а Карла Маркса.
Сам Томпсон завещал в 2000 году опубликовать свое письмо, в котором предсказывал,
что Кнорозов окажется неправ, а его концепции подтвердятся. Жаль, что они оба до этого не дожили —
получилось достаточно смешно, все подтвердилось, но с точностью до наоборот,
в пользу Кнорозова, а не Томпсона.
Наконец-то, произошедшая его поездка в Гватемалу обернулась настоящим триумфом. Его лично принял президент страны, вручивший ему за его труды Большую Золотую медаль. В 1992 году мексиканцы пригласили его на сам полуостров Юкатан, и он увидел родину майя своими глазами, а через два года Мексика удостоила его звания командора ордена Ацтекского орла, который вручается иностранцам только за исключительные заслуги перед Мексикой. На церемонии вручения Кнорозов сказал: «Mi corazón siempre ha sido mexicano» — «Сердцем я всегда остаюсь мексиканцем». Что ж, можно родиться мексиканцем и под Харьковом. Но оставаться при этом нашим земляком тоже можно.
К сожалению, здоровье Кнорозова начало ухудшаться, и 30 марта 1999 года он оставил этот мир.
На его могиле сейчас установлен памятник в стиле майя. На аверсе стелы — барельеф самого Кнорозова с сиамской кошкой Асей на руках (он настолько ее любил, что даже записал в соавторы одной из своих работ). На реверсе — текст из Паленке, расшифрованный по его методу. Даты рождения и смерти указаны по календарю майя — тому самому, в котором вычитали предсказание конца света на 23 декабря 2012 года и написали об этом в интернете массу всякой чуши. А все потому, что читать надо правильно — в работах Кнорозова ничего такого нет. Такую стелу, с кошкой на руках, собираются установить и в Мексике.
А в родном Харькове одна из улиц уже носит имя Кнорозова. Это уже не говоря о скале Кнорозова на острове Итуруп. Замминистра образования и науки Украины, Юрий Полюхович, сам являющийся специалистом по древним майя, заявил, что «проводится работа» по празднованию 100-летия со дня рождения Юрия Валентиновича в 2022 году на официальном уровне.
Правильно, надо отмечать таких людей — сколько их вообще? Франсуа Шампольон, прочитавший древнеегипетские иероглифы. Георг Фридрих Гротефенд, на пари за пару недель разгадавший древнеперсидскую клинопись. Бедржих Грозный, дешифровавший письменность хеттов. Майкл Вентрис, одолевший критское «линейное письмо Б». Ну, и Юрий Кнорозов, уроженец поселка Южный под Харьковом. Практически все.
Нет больше таких людей — надо ценить тех, которые были.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
