Пианист Вадим Пальмов: «Хорошая музыка растет во времени и нуждается в новом произнесении»

Пианист Вадим Пальмов: «Хорошая музыка растет во времени и нуждается в новом произнесении»
 
В музыкальном искусстве именно исполнитель часто становится фигурой притяжения и проводником. Именно в его игре, нюансировке произведения, способны открыться и композитор, и написанная им музыка, и те глубочайшие слои самых тонких чувств, которые закодированы и вплетены в музыкальную ткань. Если интерпретатор талантлив — они проявятся, выйдут на поверхность, вызывая собственной трактовкой авторского замысла невероятные ощущения в душе слушателя.

В искусстве ведь как бывает? «Маленькая капелька решает все», — писала когда-то Майя Плисецкая, объясняя талант способностью быть на эту капельку «вдохновеннее, выше других музыкантов». Именно такое ощущение рождает игра пианиста Вадима Пальмова, вмещая в этой «капле» все: и точность интонаций, и благородство тона, и совершенную фразировку, и звукоизвлечение.

 

 

Вадим Пальмов, один из ярких представителей Санкт-Петербургской фортепианной школы, ныне живет в Германии. Ученик знаменитого Натана Перельмана, он активно концертирует соло и с оркестрами.

При этом пианист в значительной степени уделяет внимание педагогической деятельности, преподает в Высшей школе Карлсруэ, проводит мастер-классы и является судьей многих международных конкурсов, организатором и председателем жюри конкурса имени Натана Перельмана.

В репертуаре музыканта широчайшим образом представлены как произведения классиков и романтиков, так и сочинения авторов ХХ–ХХI веков. Многие из них доверены Вадиму Пальмову для первого исполнения.

К сожалению, украинский слушатель может составить свое мнение о его игре лишь по дискам и концертным записям; виртуоз, которого приглашают лучшие концертные залы Европы и СНГ, в Украине ни разу не был с концертами.

Хотя с Украиной Вадима Пальмова связывают некоторые, весьма интересные факты. Так, о прапрадеде музыканта по отцовской линии, настоятеле Успенского кафедрального собора Астраханского кремля Гаврииле Пальмове, упоминал в своих дневниках Тарас Шевченко.

«В Украине родилась и моя мама, бабушка окончила Харьковский мединститут, а мой дед был председателем горсовета Артемовска, мэром, говоря современным языком», — делится семейной историей музыкант.

Учитель Вадима Пальмова, о котором он много и охотно рассказывает, знаменитый пианист и педагог, профессор Натан Перельман, был родом из Житомира, учился у Г. Нейгауза в Киевской консерватории. Вадим Пальмов подчеркивает, что хотел бы найти дом, где родился Учитель.

«Там должна быть установлена его мемориальная доска», — рассказывает о своем желании один из самых близких учеников Перельмана. На вопрос-восклицание о том, что и украинский зритель, наряду с европейской публикой, заслуживает возможности слышать его игру, Вадим Пальмов говорит: «Приглашайте. Я открыт».

 

— Вадим Игоревич, сегодня, даже в глухом карантинном застое, накрывшем мир, вас с прогнозируемым успехом приглашают известные концертные залы — публика имеет неизменный интерес к вашим выступлениям. Вы прочно цепляете своего слушателя на крючок…

— Публика выбирает своего артиста так же, как в обычной жизни мы выбираем себе собеседника, друга, любимого человека… Но приглашения играть поступают и по гораздо более практическим причинам — это работа менеджмента, умение договариваться, организовывать, привозить выступающего туда, где его еще не знают, рекламировать и прочее. Поэтому мои «карантинные» выступления и состоялись — прекрасные организаторы, ну и везение, что на фоне повсеместных отмен концертов удавалось впрыгнуть в последний вагон.

 

— Вы — представитель Санкт-Петербургской (Ленинградской) фортепианной школы. К ней принадлежит Николаев, ее основоположник, а также ваш педагог Натан Перельман, и вы, их последователь, — вас ведь считают одним из самых ярких учеников Перельмана. В чем особенность школы, ее подход, принципы и отличия от, скажем, европейской, немецкой, с которой вы тоже хорошо знакомы?

— Не думаю, что в формате интервью смогу подробно описать особенности школы в целом. Но… Л. В. Николаев был «родителем» школы, которую и школой-то назвать сложно — настолько не похожи были друг на друга его ученики. Софроницкий, Юдина, Серебряков, Разумовская… И, конечно, мой Учитель, Натан Ефимович Перельман.

Я знаю от Учителя, что в классе Николаева царил дух творческой свободы, каждый выражал себя, а не общепринятый стандарт, который зачастую диктуют нынешние конкурсы. Николаев был человеком той интеллигентской породы и того образования, которые позволяли ему мудро воспринимать ошибки и заблуждения учеников и одновременно ценить в каждом из них индивидуальность.

Собственно, эти вещи связаны неразрывно, ведь заблуждения тоже говорят об индивидуальности. Этот дух свободы был и в нашем классе. Учитель любил талантливых и, что важно, любил непохожих на себя. Неслучайно среди его близких учеников — подчас диаметрально противоположные по «музыкантскому психотипу» люди. Хотя и подражателей пруд пруди. 

 

 Густав Малер сказал, что традиция — это передача огня, а не поклонение пеплу. Как удается передать эту преемственность ученикам, когда, с одной стороны, требуется сохранять всю систему со всем ее формализмом, а с другой стороны — и тот самый огонь?

— Системе с ее формализмом, дай бог, существовать вечно, и она может существовать вечно, уж больно хороша. Нет в мире лучшего музыкального образования, чем русское-советское, в этом смысле было счастьем для нас, музыкантов, родиться в СССР.

Сейчас, когда в моей педагогической работе на Западе я сталкиваюсь с отсутствием элементарных профессиональных знаний у студентов, я особенно остро чувствую это наше преимущество, ведь то, чего не знают они, будучи взрослыми, мы узнавали еще в школе.

Ну а дух… Дух — это все та же свобода. Свобода интерпретировать в случае разговора об исполнительской профессии. Музыка (хорошая, конечно) растет во времени и нуждается в новом произнесении. Разумеется, в рамках приличия, диктуемого воспитанием и самим академическим жанром.

 

— Как вы отбираете репертуар? Что привлекает при выборе произведения?

— Так же, как выбирают друзей, любимых. К чему лежит душа…

 

 Доверяете ли вы критикам?

— Смотря каким. Критик не должен быть человеком со стороны. Если он участник общего музыкального процесса — он может быть едким оппонентом, но он все равно коллега, и это дает ему право на недовольство или, наоборот, на похвалу.

Но в последнее время появилась целая плеяда пишущих критику совершенно посторонних людей, не знающих нашего процесса и критикующих на уровне «нравится — не нравится». Так могут критиковать случайно встретившиеся на улице, не имеющие знания предмета этой самой критики.

 

 Вы всегда подчеркиваете, что вас как пианиста «родил» Натан Перельман. Чье еще влияние вы ощущали при своем становлении?

— Мне везло. Я работал и работаю с прекрасными музыкантами, которые являлись (те, кого нет) и являются (здравствующие, слава богу) моими друзьями. Мои старший друг, мой близкий человек, композитор Вадим Давидович Биберган, известный широкой публике музыкой в кино (в частности, он автор музыки к фильмам Глеба Панфилова). Вадим Биберган — один из последних учеников Шостаковича, превосходный пианист, нашему фортепианному дуэту с ним уже почти 40 лет. Он многому научил меня.

Я бы также хотел сказать о блистательном фортепианном дуэте Норы Новик и Раффи Хараджаняна, с которыми посчастливилось сыграть много нетрадиционных ансамблей для трех пианистов, в том числе редко звучащие сочинения.

Они значительно расширили мои знания об игре в фортепианном ансамбле, а личное общение всегда было радостным и содержательным. К сожалению, Норы нет вот уже 12 лет. С Раффи встречаемся в жюри конкурсов, он по-прежнему в Риге, возглавляет там Ассоциацию национальных культурных обществ Латвии.

Еще одно важное для меня имя — это Равиль Мартынов. Он рано ушел… Это был большой Дирижер, с оркестром которого и с ним лично было сыграно много. Магнетическая персона… из работы с ним, из интереснейших бесед я многое получил. Помню его всегда. 

 

Если вернуться к фигуре Натана Перельмана, с которым вы провели 20 лет, в чем был его феномен как педагога?

— В умении точно сформулировать задачу. Он не «растекался по древу» в рассуждениях, он был режиссером — ясно очерченная цель и правильно подобранные средства. Иногда это было одно слово, два слова. И все в игре вдруг менялось.

Вот это качество педагога и есть уровень преподавания. А не длинные литературные рассуждения, которые в большинстве случаев в педагогическом процессе неуместны и непродуктивны. Ну и, конечно, искренность. Любая, самая перфектная игра, Учителя не интересовала, если она была формальной. 

 

Точный критерий подлинного успеха педагога сформулирован профессором Ленинградской консерватории Самарием Савшинским: по его мнению, «лучший педагог не тот, кто скорее «развернул, раскрыл» ученика, и не тот, кто оснастил максимально необходимым «багажом», а тот, кто быстрее сделал себя — педагога — ненужным ученику». В этой связи вопрос: подобное произошло между вами и вашим учителем, Натаном Перельманом?

— Натан Ефимович должен был жить вечно и вечно находить новое в старом — его творческий процесс никогда не иссяк бы, он всю жизнь опровергал себя вчерашнего. Поэтому как педагог, как собеседник, как близкий человек он нужен мне и сейчас. Его нет, а я с ним все говорю, вот уже почти 20 лет, после его смерти.

 

Натан Ефимович Перельман

 


Вадим Игоревич, а каким было духовное завещание Натана Ефимовича? Ведь вы были тем человеком, которому он позволил быть с ним во время своего ухода, могли бы вы об этом рассказать?

— Натан Ефимович был Художник, вдохновенный артист. Но он был очень земным человеком, очень уютно чувствовал себя в жизни даже тогда, когда жизнь испытывала его на прочность. Он не любил выспренность, не был пафосным, поэтому словосочетание «духовное завещание» вряд ли подходит ему, — вижу его улыбку…

Духовное завещание — его жизнь, его образ, оставшиеся немногочисленные видео- и аудиозаписи, книжка «В классе рояля», его воспоминания о Гражданской войне, записанные кем-то лекции и открытые уроки, фильм Олега Рябоконя «Урок восхищения», там это все…

 

Ваш учитель в свое время иронично заметил, что развелось столько феноменальных пианистов, что перестало хватать хороших. А Нейгауз сказал, что просто хороший пианист — это не хороший пианист. Так что же такое — хороший пианист? И кто тогда пианист выдающийся, гениальный? Кого лично вы считаете гениальным?

— Гениальным вообще или из пианистов? Из пианистов — Горовиц, Гульд…

 

Известно, что ваша мать — выпускница Уральской консерватории, музыковед. Она является для вас советчиком и критиком?

— Мама — друг и мудрый человек, часто — оппонент, некоторые ее соображения, бывает, цитирую. Может и критиковать, конечно, это и хорошо. 

 

Свердловск — город, который вы поспешили оставить при первой же возможности, сразу по окончании школы. По вашим словам из более ранних интервью, в этом была и личная причина, которую вы определили как невозможность реализоваться, и личная трагедия — вы рано лишились отца.

Можно предположить, что Свердловск стал для вас местом не очень счастливого детства. Обычно в таких случаях бегут налегке, избавляясь от всякого «багажа». Есть ли что-то, что взял с собой 16-летний Вадик Пальмов и что бережно хранит внутри себя до сих пор?

— Взял из Свердловска? Счастливые воспоминания детства, когда все были живы. И несчастливые — потом уже. Моя атмосфера — атмосфера Петербурга, это мой город и мой дом. Так случилось.

 

Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

 

 В какой момент вам удалось переступить ту черту известности, за которой ваше имя перестало требовать представления?

— Я не думаю, что моя известность такова, что я не нуждаюсь в представлении, я не Брижит Бардо, я обычный музыкант, каких много.

 

 Как педагог, уделяющий этому роду деятельности значительную часть своей жизни, вы подчеркнули, что для вас важно обучить ученика не только игре, ее технической стороне, но и музыкальному мышлению. Что это, и почему без него пианист не состоится?

— А что такое мышление в целом? Так и здесь, нужно научиться мыслить в пространстве музыки и эти мысли уметь языком музыки выразить.

 

 

Андрей Гаврилов, близко знакомый с Рихтером, как-то сказал, что великий пианист постоянно надевал маски. И что с его уходом за клише «великий» почти нечего и некому рассказать о Рихтере настоящем. Вы открываетесь до конца тем, кого считаете ближним кругом? Что о вас могут рассказать близкие люди?

— У меня есть правило: доверять, пока не обманут. Портить жизнь напряжением от недоверия к окружающим жалко. Лучше обмануться — опытному человеку это не страшно и уже не так болезненно. Ну а с близкими — я близкий.

 

В вашем послужном списке есть и организация конкурсов, около 20 фестивалей, есть успешный литературный опыт — вы автор нескольких книг. В своей концертной деятельности беретесь за сложные большие формы, такие как «Свадебка» Стравинского. Какие задачи интересны вам сегодня?

— Интересно смешение жанров, эклектика, играть совершенно противоположные вещи в одном концерте. От барокко до джаза. Хорошую музыку сочиняли и сочиняют разные люди. И поп-музыка иногда бывает очень хорошего качества.

 

 Есть такое определение таланта исполнителя — это когда известное произведение слушается, как в первый раз. Как удается этого добиться?

— Я думаю, этого удается добиться, если нет предрассудков и отчужденности от музыки, написанной за 100–200 лет до твоего рождения. Если она твоя, то это разговор от первого лица. Тогда и свежо, и как в первый раз.

 

 

 Элисо Вирсаладзе, которую вы лично знаете, о музыке современной высказалась достаточно сдержанно, приведя пример, что многие из пианистов играют такие произведения лишь однажды, по конкурсной необходимости, часто впоследствии не возвращаясь к ним более.

В то же время она отметила, что в Бетховене есть все, в том числе и современная музыка, тем самым прямо или косвенно дав понять, что «новая» музыка все же проигрывает «старой». Вы, напротив, наряду с классическим репертуаром достаточно активно включаете в свои концерты музыку XX–XXI века. Чем она вас привлекает?

— Противоречия здесь нет. Элисо Константиновна права, когда говорит об «одноразовости» исполнения тех или иных современных сочинений. В моей жизни этих случаев было немало — заказывали исполнение для фестивалей, просто концертов и прочее. Играешь один раз и потом забываешь.

Но в моем репертуаре есть целый ряд редко исполняемых сочинений выдающихся авторов, а это несколько иная история. Моя «коллекция» редко звучащих концертов для рояля с оркестром «сверкает» именами больших композиторов — Шенберга, Стравинского, Мосолова, Вилла-Лобоса, Мартена, Бориса Блахера и других. А в Бетховене, конечно, есть все — и современное, и жизнь, и судьба — все. 

 

 Татьяна Зеликман, известный педагог «Гнесинки», со скепсисом высказалась о детских музыкальных конкурсах, которые, по ее словам, «превращают занятия музыкой в спортивные состязания, а детей — в дрессированных обезьянок, играющих на разных конкурсах одну и ту же программу».

Подобную мысль выразил и известный австрийский пианист Альфред Брендель, определив конкурс как неизбежное зло для самих участников. Очень хочется услышать ваше мнение как регулярного члена жюри многих конкурсов, как инициатора и организатора конкурса им. Перельмана. Что вы скажете о соотношении добра и зла в музыкальных состязаниях?

— Мы не должны создавать нездоровую атмосферу вокруг детей. Но обязаны создавать творческую. Непрерывное «конкурсирование» без нормального спокойного учебного процесса пагубно. Но и участие в конкурсах благотворно даже с точки зрения воспитания, ведь это среда, ребенок понимает, что он не одинок в своих занятиях, усилиях, дефиците свободного времени. Он видит себе подобных. Это важно.

 

История вашего знаменитого рода состоит из необычайных фигур, в их числе, кроме известного ученого-этнографа Николая Пальмова, было высшее духовенство. При этом вы далеки от религиозной традиции. Как в вашем случае складываются отношения с тем, кого именуют Богом? Присутствие высших сил ощущается каким-то образом в вашей судьбе?

— Люди моего поколения родились в атеистической стране под названием СССР, мой дед по отцовской линии был членом партии и скрывал свое происхождение, а я не был крещен. Поэтому церковь остается для меня объектом культуры, но не является местом для общения с Богом.

С Богом можно говорить и за роялем, и вообще где угодно. Богу храм не нужен, храм нужен человеку, представление о Боге может быть разным. И о храме тоже. Главное ведь — не делать дурного и делать доброе, не так ли?

 

 

 Мир проходит трансформацию. Сегодня привычным делом стали онлайн-выступления и конкурсы; благодаря появлению такого чуда техники, как дисклавир, пианист может играть в одной точке мира, а установленный в другом месте подобный инструмент в точности воспроизведет передаваемое на расстоянии звучание, во всех нюансах. Что вы обо всем этом думаете?

— Ой, нет, не хочу так. Хочу нормального общения. Концерт — это же общение публики и артиста, этого экран заменить не сможет.

 

 Время ощущаете? Это каким-то образом отражается на прочтении произведения, на исполнительской манере? В какой мере ощущение эпохи, своего места в этой спирали влияют на то, что вы вносите от себя в исполняемую музыку?

— Мы проживаем жизнь «от и до». Музыка тоже имеет детство, отрочество, юность. Великая музыка, как и великая литература, — живая материя. Она развивается во времени вместе со всем, что время с собой приносит в жизнь. Посмотрите старое кино. Способ выражать себя, интонация — все кажется вам наивным, неактуальным.

Так и в музыке — сегодняшнее ее произнесение иное, чем тогда, когда она возникла. Мы иные, музыка та же, но мы иначе ее играем. В этом нет искажения, это говорит лишь о том, что великое живет в веках и трогает по-прежнему. Только иначе произносится.

 

Фотографии предоставлены Вадимом Пальмовым

Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Получайте свежие статьи

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: