Человечество даже в XXI веке не перестало воевать. Миллионы судеб попадают под удар этого жестокого и беспощадного потока, который влияет на историю стран и народов. Очень хотелось бы, чтобы это больше никогда и ни с кем не повторилось…
Публикуем воспоминания ветерана труда из Одессы Михаила Ивановича Данилова, чье нелегкое детство пришлось на годы страшной Второй мировой войны. Память о его жизни хранится в рукописях, копии которых семья героя повествования предоставила редакции Huxley.
ЧЕТВЕРТАЯ ЕВРЕЙСКАЯ КРОВЬ*
Я — чистокровный еврей, Данилов Михаил Иванович, по национальности — русский. Родился в 1932 году в городе Минске. Месяц и дату своего рождения точно не помню. Жили мы на улице Горького, 37 или 38, на втором этаже деревянного дома, в квартире номер 4.
Мой отец, Хаим Рабинович (год его рождения и отчество не помню), имел собственную лошадь. На этой лошади он возил всевозможный груз, но чаще — строительный мусор на свалку. Если по-одесски выражаться, то мой отец был настоящим биндюжником, а я — сын биндюжника.
Отец меня сильно любил. Когда он приходил с работы чуть выпивший, то сажал меня к себе на колени и угощал конфетами, а я их с удовольствием ел. Отец часто брал меня в поездку на свалку. И по сей день мусорная строительная свалка навевает на меня теплые воспоминания о далеком счастливом детстве.
Моя мать, Доба Рабинович, работала на кондитерской фабрике им. Розы Люксембург. Мой старший брат, Тывал Рабинович, кажется, нигде не работал и не учился. Вероятно, он был связан с уголовниками. Брат часто уходил из дома, и мы с мамой бегали и везде искали его, даже на кладбище.
Моя сестра, Бронза Рабинович, была очень красива и имела много поклонников. Где она работала, я не знаю, но деньги у нее в кармане были всегда. Младшую сестру звали Майя. И я, Борис Рабинович, был третьим ребенком в семье.
В нашей семье соблюдались некоторые религиозные ритуалы. Все мужчины нашей семьи были обрезаны, и на Песах мы кушали мацу. Но в синагогу не ходили, субботу не соблюдали, а работали как проклятые ради куска хлеба.
Постоянный страх голода, особенно в 1932–33-х годах, вынуждал мою семью нарушать заповедь Бога — не употреблять свинину. А жить нам хотелось, очень хотелось жить. И отец в конюшне, рядом с лошадью, держал в загородке пару свиней. Когда одна из свиней набирала вес, приходили какие-то дяденьки, резали свинью и разделывали тушу.
Мама на плите жарила большие куски мяса, вместе с салом. Дяденьки вместе с отцом пили водку и закусывали мясом, а захмелев, распевали хором унылые песни до позднего вечера. Остальные члены семьи просто ели мясо и запивали его ситром. Я и по сей день ем свинину, особенно сало, которое спасло меня от туберкулеза.
Иногда отец и мать пели вместе простую еврейскую песню, из которой я запомнил только несколько слов. Откуда они знали еврейскую песню — непонятно, ведь дома мы всегда разговаривали на русском языке, выходит — мы были обрусевшими евреями.
Был солнечный воскресный день. Мы с отцом стояли на улице возле своего дома. Вдруг ко мне подлетел пьяный мужик с криком: «Убью тебя, жидок!» — и полоснул меня ножом.
Отец мощным ударом сбил пьяницу с ног и стал лупасить его ногами. Прохожие спасли пьяницу от избиения, оттащив моего отца от него. Я спросил: «Почему этот пьяный назвал меня жидком, хотя меня зовут Борисом, да еще хотел убить?» Отец мне ответил: «Жидами нас обзывают только за то, что мы — евреи».
Так из уст отца в раннем возрасте я узнал, что я еврей, которого все презирают, а за что, он мне так и не сказал. Много лет спустя я узнал, что причиной ненависти к евреям была религиозная нетерпимость. Так на религиозной почве, от ножа антисемита пролилась моя детская еврейская кровь, которая слилась с потоком четвертой еврейской крови.
22 июня 1941 года, в 4 часа утра, мой сладкий детский сон прерывают взрывы. Немецкие самолеты бомбят Минск. Мой город от бомбежки превратился в огромный костер.
Небесные вакуумные насосы втягивали дым и огонь горящего города. Вместе с огнем и дымом взмывали вверх и человеческие души. Бог впускал эти души из огненного ада в цветущий рай на вечные времена
Когда бомбежка закончилась, оказалось, что ни одна бомба не попала в наш деревянный дом. Отец запряг лошадь в телегу, и мы всей семьей стали грузить в нее вещи. Мы, как и все люди, уходили от немцев. Когда весь наш домашний скарб был погружен на телегу, мама спохватилась, что у нас нет хлеба. И она дала мне денег, чтобы я его купил.
Хлебный магазин находился на другой улице, и, когда я подбежал к нему, его уже не было, только одни угли мерцали разными цветами. В этот момент снова налетели немецкие самолеты и начали бомбить город. Под взрывами немецких бомб я бежал к своему дому. А когда прибежал к нему, он горел, горели постройки нашего двора, все было в огне.
Я громко стал звать мать, отца, брата, сестер, но никто не отзывался на мой крик из-за этой огненной стены. Мои родители ждали, когда я вернусь, и не выезжали со двора, в котором они и сгорели. Не стало у меня матери, отца, брата и сестер: их поглотило пламя войны.
С оцепенением я смотрел на желтые языки пламени, и слезы катились по моим щекам. Сколько времени я стоял и плакал по погибшей семье, не помню, но вдруг кто-то взял меня за руку и сказал: «Пойдем». И я пошел вместе с людским потоком на Восток.
Но у меня теплилась надежда, что я увижу свою семью, что они не сгорели, а остались живы, что они в этой колонне, уходящей от немцев. И я побежал вперед, спрашивая людей, не видели ли они лошадь с телегой с зеленой дугой. Но никто не видел такую телегу. Так война меня сделала круглым сиротой в 9 лет. Город остался далеко позади, а я все шел и спрашивал, не видел ли кто лошадь с телегой с зеленой дугой.
И вдруг над разноцветной колонной пронесся немецкий истребитель. Он летел настолько низко, что было видно улыбающееся лицо летчика, который махал нам рукой. Потом самолет развернулся и на бреющем полете стал стрелять из пулемета в безоружных людей.
Колонна мгновенно рассыпалась, люди скатывались в придорожные канавы. Но многие оставались лежать неподвижно на серой дороге. Кровь убитых и раненых окрасила ее в красный цвет. Прилетали еще самолеты и расстреливали нас до самой темноты. Много людей убили улыбающиеся немецкие летчики на дороге, которая вела на Восток.
Я дошел до опушки леса, где стояла грузовая машина. В машине было полно людей, мест в ней не было. Одна женщина из машины посмотрела на меня и на мальчика моего возраста, выпрыгнула из кузова и посадила на свое место меня и этого мальчишку.
Эта незнакомая женщина своим поступком спасла две детские души, а сама, может быть, погибла в немецкой оккупации. Мне уже 81 год, но я всю свою жизнь не забываю эту женщину и ее жертвенный подвиг. Я не знаю ее имени, я не помню ее лица, но ей я обязан своей жизнью.
Второй мальчик, которого эта женщина посадила в машину вместо себя, стал моим другом. На губе у него была болячка, и я стал называть его Болячкой, а он меня — Черным. Эти клички были у нас и в детском доме.
*Согласно расовому закону фашистской Германии от 1935 года «Евреем является тот, кто в третьем поколении происходит как минимум от трех чистокровных евреев — бабушек или дедушек»
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
