КОРНИ И КРЫЛЬЯ с Борисом Бурдой: основатель первой в мире кафедры эпидемиологии, великий «чумагон» — Даниил Заболотный из Винницкой Чеботарки

Есть в Одессе замечательная достопримечательность — Сад скульптур. Каждая новая скульптура устанавливается туда именно 1 апреля, и это накладывает некий отпечаток — все они достаточно серьезны, но некоторая доля юмора в них всегда присутствует.

Одна из этих скульптур называется «Одесса-мама». Как Земля в древних мифах, она стоит на трех китах, и на каждом из этих китов помещен античный символ. На одном — кадуцей Гермеса, на другом — лира Аполлона, на третьем — чаша Асклепия.

Это символы тех трех китов, на которых действительно стоит Одесса — торгового флота, искусства и медицины. Пока они достаточно прочны, Одессе будет на чем стоять, и она не рухнет.

Об одном из медиков, создавших Одессе такую славу, судьба которого неразрывно связана с моим родным городом, я и хочу рассказать. Он окончил знаменитый одесский Ришельевский лицей. Именно в Одессе он получал и университетское образование. Он работал на Одесской бактериологической станции — первой в Российской империи и второй в мире.

После революции четыре года был ректором Одесского медицинского института, организовал в Одессе Дом санитарного просвещения. Но Одессой его поле деятельности отнюдь не исчерпывается. Он был и президентом Всеукраинской академии наук, и действительным членом Академии наук СССР, да и в мировой науке роль его значительна.

Любая медицинская специальность достаточно героична сама по себе. Но эпидемиологи, противостоящие самым опасным и острозаразным инфекциям, заслуживают особого уважения — их профессия всегда сопряжена с непосредственным риском для жизни. Именно эпидемиологии, причем чуть ли не самому опасному ее разделу — борьбе с холерой и чумой, были посвящены жизнь и труды Даниила Кирилловича Заболотного.

Он родился в 1866 году в селе Чеботарка Подольской губернии (сейчас оно находится в Винницкой области и называется Заболотное — в его честь). Его дед еще был крепостным, а отец сначала крестьянствовал, а потом работал на строительстве железной дороги. Мать была дочерью сельского писаря, окончила пять классов женской гимназии.

Хорошая была семья, нормально воспитывала детей — младший брат Даниила, Иван, стал депутатом Первой Государственной Думы Российской империи. Но беда приходит в любой дом без предупреждения — когда Даниилу было 11 лет, его отец внезапно умер, а мать приковал к постели туберкулез.

Плохо пришлось бы двум маленьким детям, если бы не внимательные родственники. Брат матери, преподаватель гимназии, забрал их к себе и обеспечил им возможность учиться — сначала в нахичеванской прогимназии, а потом и в Одессе, в Ришельевском лицее, тогда еще Ришельевской классической гимназии. Качество преподавания там было выше некуда — достаточно сказать, что в число его преподавателей входил сам Дмитрий Менделеев, хотя и не очень долго.

После получения аттестата, разумеется, выпускнику была прямая дорога в Новороссийский университет — он, собственно говоря, и был выделен из Ришельевского лицея указом Александра II. Даниил прекрасно учился на естественном отделении университета, более того — участвовал в литературном кружке «Плеяда» вместе с Лесей Украинкой и Агатангелом Крымским. Стихи на украинском языке он писал всю жизнь, но, к сожалению, не думал об их публикации.

Да вот только время подкачало — общество стремительно менялось, студенты слишком живо на это реагировали, а в атмосфере всеобщей подозрительности, сложившейся после убийства Александра, единственной стратегией начальства было «тащить и не пущать!». Вот и Даниил просто за участие в студенческой сходке, без конкретных обвинений, угодил не то что на заметку, а прямо в тюрьму, на целых три месяца, просто чтобы неповадно было.

И то сидеть бы ему еще и сидеть, если бы не слабое здоровье (тогда на это еще смотрели!) и ходатайства за него не только родни, но и цвета университетской профессуры, вплоть до будущего нобелиата Ильи Мечникова.

Пришлось заканчивать экстерном, параллельно работая на бактериологической станции, которую, кстати, Мечников и основал. Там он и заинтересовался впервые острозаразными инфекциями, выполнив научную работу по заражению и иммунизации сусликов холерным вибрионом. Холера, к сожалению, была тогда не такой уж редкой гостьей портовых городов, так что актуальности в его работе хватало.

Получив диплом в Одессе, он решил, что этого мало, и поступил на третий курс Киевского университета. Там еще — на студенческой скамье, он вместе с коллегой Иваном Савченко поставил на себе опаснейший опыт — выпил культуру смертоносного холерного вибриона, чтобы проверить на себе эффективность вакцины, принимаемой через рот, перорально.

Приняв необходимый курс вакцины, они выпили натощак содовый раствор, чтобы желудочный сок не повредил бедным вибрионам, а потом проглотили огромную дозу смертоносных микробов.

Поскольку годом раньше немецкий профессор Петтенкофер принял культуру холерного вибриона и не заболел, а Роберт Кох заподозрил, что его ассистенты, опасаясь за его жизнь, просто дали ему ослабленную культуру, они тут же ввели дозы той же культуры бактерий, которую пили сами, подопытным кроликам. Бедные зверьки не прожили и суток, а у студентов даже никаких симптомов не возникло. Вакцина прекрасно сработала — а ведь могло быть иначе…

После окончания Киевского университета, он работает военным врачом, а потом возвращается к работе эпидемиолога в очагах эпидемии холеры и дифтерита, который тогда был столь же смертельно опасен и очень распространен.

В те времена в тяжких случаях врачи порой пытались спасти больного, отсасывая через стеклянную трубочку у него из горла дифтерийные пленки, которые его душили. Спасая так умирающего мальчика, Заболотный и сам заразился. Его спасла противодифтерийная сыворотка, открытая Ру и Берингом незадолго до этого. Было бы это годом раньше — ничего бы не помогло…

Холера смертельна, дифтерит страшен, но хуже и холеры, и дифтерита — чума.

Эпидемии холеры и дифтерита относительно локальны, чума же может за короткое время охватить несколько стран, даже целый континент. Юстинианова чума свирепствовала чуть ли не два века, затронула практически всю Европу, Северную Африку, Южную и центральную Азию.

66 миллионов человек умерло от нее на Востоке, 25 миллионов — в Европе, вымерло две трети населения Константинополя. Черный Мор середины XIV века истребил пол-Европы, если не больше — почитайте о ней в «Декамероне» Боккаччо, ужас перед чумой там передан прекрасно.

Что помогает чуме захватывать такие огромные пространства в короткие сроки?

И холера, и дифтерит — это антропонозы, болезни только людей. Чумой же могут болеть и мышевидные грызуны, это заметили еще в Библии. В Первой книге Царств говорится, что филистимлян, захвативших ковчег завета, постигла кара в виде заболевания, описание которого напоминает о бубонной чуме, и это заболевание связывается с нашествием мышей — похоже!

Но люди не едят мышей и крыс, а те их чрезвычайно редко кусают — как же передается болезнь? И только ли мыши и крысы представляют опасность? Странно, но еще в конце XIX века об этом знали очень мало. А чума реально угрожала Российской империи — в Одессе она истребила каждого девятого жителя в 1812 году, вспышки повторились и в 1829, и в 1837 году — к счастью, в меньшем масштабе.

Еще хуже было близ Астрахани и около китайской границы — вспышки чумы неумолимо следовали одна за другой. Создавалось полное впечатление, что там у нее есть потайная норка, в которую она пряталась между эпидемиями, чтобы снова выскочить и ужалить. Но где она, эта норка, и как возникают эпидемии — пока было не ясно.

Заболотный не ограничился исследованиями холеры и дифтерита — он ополчился и на чуму. Не было времени и смысла ждать. Пока чума появится в империи — ее следовало изучать и блокировать на дальних подступах.

Он потом называет себя «чумагоном» — действительно, он гоняется за чумой в ее природных логовах.

Он посещает Индию, Монголию, Мессопотамию, Персию, Аравию, Маньчжурию, Китай, Шотландию и Португалию, работает по приглашению Мечникова в Пастеровском институте в Париже. У него возникает ряд догадок, которые следует проверить…

В 1898 году он становится специалистом Императорского института экспериментальной медицины и начинает работать в «Чумном форте» — так называют форт «Император Александр I», расположенный на махоньком островке близ Кронштадта и отрезанный от всего мира. Место достаточно удобное для работы с опасной инфекцией, но и смертельно опасное — начальник форта, доктор Турчинович-Выжникевич, во время проведения опыта заразился чумой и умер.

Тем временем у Заболотного, много думавшего над виденным в поездках, появляется любопытная догадка. В местах, которые уже всеми признаются очагами чумы, мышей и крыс не больше, чем в других местах, но других крупных грызунов хватает. В Астрахани это суслики, близ китайской границы — сурки-тарбаганы. И народная молва плотно связывает с грызунами вспышки чумы, иногда чуму даже называют «тарбаганьей болезнью». Может ли это что-то значить?

Доказательств пока нет — ни одного случая, когда человек заразился бы непременно от одного из этих грызунов, зафиксировать не удается. Заболотный продолжает исследование, занимается еще одной опаснейшей инфекцией, ставшей в Российской империи очень распространенной — сифилисом. Именно патогенезу сифилиса посвящена защищенная им в 1908 году докторская диссертация.

Но грянула новая опасная вспышка чумы, в Маньчжурии и Китае, совсем близко к российским границам, и он отправляется туда. Условия там жуткие, антисанитария ужасающая, сыворотка иногда спасает больных бубонной чумой, а легочная форма убивает почти 100% заболевших. Гибнут не только больные — заражаются и умирают врачи.

В убогой фанзе Заболотный находит мальчика, единственного живого среди трупов его родителей и многочисленной родни. Заболотный забирает его к себе домой и воспитывает со всеми прочими приемными детьми — его единственный родной сын умер, и он пригрел при своем семействе множество сирот: в разных источниках указывают разное число, но все согласны, что оно двузначное. Теперь у него есть еще и сын Ян-Гуй Заболотный — почему нет?

И вот, его усилия вознаграждаются — участник экспедиции студент Леонид Исаев видит в степи тарбагана, который еле шел, шатаясь, как пьяный. Исаев изловил его, завернул в плащ и принес в лабораторию. Через полчаса тарбаган пал, его немедленно вскрыли и увидели типичную картину бубонной чумы, а суспензия, полученная из его тканей, немедленно заразила чумой лабораторных грызунов.  Попалась зараза!

Кстати, Леонид Исаев известен не только этими открытиями. Уже после революции, работая в Узбекистане, он смог резко уменьшить заболеваемость в Бухаре малярией, начав борьбу с малярийными комарами, и практически пресек распространение опаснейшего вредителя, превращающего человека в покрытую язвами развалину — паразитического червя ришты. Крупные ученые редко бывают сами по себе, они оставляют после себя школу.

И что же, только сурки служат природным резервуаром для чумы? Нет, это выясняется в приволжских степях очень скоро, но при трагических обстоятельствах. От находящегося там в экспедиции Ипполита Деминского приходит его последняя телеграмма: «Я заразился от сусликов легочной чумой. Приезжайте, возьмите добытые культуры. Записи все в порядке. Остальное все расскажет лаборатория. Труп мой вскройте как случай экспериментального заражения человека от сусликов. Прощайте. Деминский».

Такая участь подстерегала многих эпидемиологов, смертельно рисковал и сам Заболотный. Во время одной экспедиций он сам укололся инфицированным шприцом и заразился чумой. К счастью, это была менее опасная пустулезная форма болезни, и применением сыворотки удалось с ней управиться. Так что Заболотный переболел чумой и выздоровел — только подумайте, каково ему было! А могло бы кончиться и хуже…

Но жертвы медиков не пропали втуне, теперь картина стала ясной. Болезнь гнездится в регионах обитания тарбаганов и сусликов и пережидает в их норках, как мина замедленного действия. Охотники, убивающие их ради шкуры или мяса, которое, к несчастью, еще и считается целебным, получают вместе с добычей и болезнь. Иногда в заражение включается и промежуточный хозяин — попившая крови чумного зверька блоха.

Дальше уже люди сами заражают людей, пока эпидемия не выгорает, и все успокаивается до очередного любителя сусличьего мяса или шубы из шкур сурка. Но знание этого механизма уже позволяет принимать предупредительные меры и затруднять распространение болезни.

Приходит революция, но потребности в эпидемиологах она не уменьшает — скорей наоборот. В 1918 году в Петрограде возникает эпидемия холеры, и Заболотный включается в борьбу с ней. Заболотный вспоминал:

«Главным препятствием была нехватка лабораторной посуды и питательных сред для приготовления вакцин. Приходилось разыскивать и реквизировать агар в кондитерских, пользоваться одеколонными флаконами как посудой, придумывать приспособления для обогрева термостатов, вместо ампул и пробирок применять бутылки, но все-таки готовить необходимое количество вакцины и пускать её в дело».

Вскоре, от трудностей послереволюционного быта, умирает жена Заболотного, и это тяжко его ранит. Он уезжает в родное село и некоторое время, около двух лет, живет там бирюком, не общаясь практически ни с кем. Но время все лечит, и он возвращается к активной работе.

Он не только основал Одесский медицинский институт — он был его первым ректором, да еще и основал в нем первую в мире кафедру эпидемиологии. Перебравшись позже в Киев, он становится там основателем Украинского института микробиологии и вирусологии АН СССР — теперь этот институт с гордостью носит его имя. Ну, избрали его еще и членом ЦИК СССР и Всеукраинского ЦИК, но вы же сами понимаете, что это несерьезно… А в 1928 году его избирают президентом Всеукраинской Академии наук — и действительно, трудно отрицать, что именно он на этот момент был самым выдающимся ученым страны.

К сожалению, его активная деятельность вскоре трагически оборвалась. Осенью 1929 года от отправился в командировку из Киева в Ленинград и отказался из скромности от того, чтобы для его встречи подали машину. В Киеве было еще тепло, а в Питере — уже холодрыга. Трамвая пришлось ждать около часа, и в родной Киев он уже вернулся с тяжелейшей простудой.

Простуда между тем успела перекинуться на легкие, и уже все принимаемые меры на давали результата. Градусник уже перестал показывать его температуру — она была выше 42 градусов, он ослеп на левый глаз, но сказал: «Ничего, в микроскоп можно смотреть и одним глазом!». Но его состояние продолжало ухудшаться, сделанная в качестве последнего шанса операция не дала результатов.

Сообщают, что одними из последних его слов были следующие: «Надо бы исследовать мокроту, нет ли там стрептококка. Может быть, удастся сделать вакцину». А ряд других источников говорил, что перед смертью он успел сказать: «Дети дорогие, любите науку и правду!». Как это у нас получается — не хочу даже думать…

Впрочем, добрая память о нем хранится в Украине и мире. В его родном селе есть его мемориальный музей. Есть музей его памяти и в Виннице, где медицинский колледж носит его имя. Недавно на территории Крыжопольской областной больницы поставили памятник ему. В Киеве, на массиве Феофания, есть улица Заболотного. А в Одессе улица Заболотного — одна из самых больших улиц крупного одесского района Поселок Котовского. Именно на ней расположена наша областная больница, и это правильно — там, где лечат людей, имя Заболотного всегда уместно!