Сергей Форкош
Украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик

ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА: письмо о памяти (Письмо VI)

ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА: письмо о памяти (Письмо VI)
Иллюстрация: Всеволод Швайба. Венчание. Фрагмент. Цветная тушь, перо

 

 

Читать письмо I 

Читать письмо II

Читать письмо III

Читать письмо IV

 

Андрей Морозов — писатель, философ, ведущий исследователь Института социокультурных трансформаций.

 

Бросить на бумагу — так обычно я подходил к текстам, без паузы, без остановки, когда ты прислушиваешься, присматриваешься к тому, что вокруг.

Не волновал меня ни блокнот на столе, ни частички пепла, ни грязный носовой платок и книга в потертом, рыжем переплете — я нагло и глупо хватался за слова, набрасывая их беспорядочно, бездумно, пока ты не показал мне, не попробовал научить переживать происходящее, всматриваться в него, неспешно и постепенно вовлекаясь в то, к чему я сам не смог бы ни подступиться, ни осилить.

Теперь это ребячество кажется мне заносчивым, нескромным, и я сажусь за это письмо с желанием попытаться прожить мысль, а не броском вылить на тебя брожение и суматоху, что обычно владеют моим умом. Ты сказал мне, что письмо — это приоткрытое окно из жизни человека, а значит, я постараюсь некоторое время подержать его открытым, сколько сумею.

Сегодня повсюду красные маки, даты Второй мировой — в стране День памяти и примирения. Слово «память» теперь звучит так часто, почти ежедневно — этим словом объясняют и героизм, и предательство, с его помощью пытаются понять смерть, разрушения и поддерживают надежду, что в дне завтрашнем всего этого не будет.

Память — едва ли не главное, из-за чего сейчас могут сцепиться незнакомые люди, они отвоевывают ее, завоевывают, присваивают или меняют. Они готовы умирать за нее, убивать.

Ты часто говорил мне о времени, об этом неуступчивом и сложном понятии, и я бы хотел продолжить твои размышления, что-то повторяя, где-то промахиваясь, но пытаясь выяснить для себя ту самую часть, что касается времени прошлого — памяти, как крайне необычного и таинственного феномена.

Ведь когда речь заходит о памяти, люди зачастую говорят о прошлом, о способе к нему обратиться, пытаются связать его с происходящим, однако это таит в себе множество непредвиденных, малопонятных шагов, которыми я постараюсь пройти, описывая наш опыт переживания прошлого, лишь вскользь касаясь того, как мы его мыслим.

Мы не можем помнить что-либо, если это не было зафиксировано нами в определенный момент. Подобные фиксации происходят регулярно, но мы редко задумываемся, что тем самым ловим неуловимое.

Мы тотально погружены в настоящее, пронизаны им, хотя само настоящее совершенно нам не подвластно, ведь в момент концентрации на определенном мгновении времени, в тот самый момент, настоящее ускользает и становится прошлым.

Когда мы произносим: «Это есть», то, к чему эти слова обращены, уже не «есть», а «было», следовательно, уже в самом моменте такой концентрации — переживании настоящего — мы пользуемся именно памятью, хотя сама эта способность дает нам возможность воссоздавать момент прошлого, который лишь когда-то был прожит как настоящее.

Обращаясь к чему-либо в своем опыте, мы осознаем включенность в определенную последовательность: перед сегодняшним днем был день вчерашний, за ним последует день завтрашний, есть то, что сейчас, что было и что будет.

Но отправной точкой, изначальной нашей позицией всегда остается настоящее — из ситуации «сейчас» мы можем вывести прошлое и будущее время. Иными словами, время для нас есть организация происходящего.

Однако нас с тобой волнует именно опыт переживания времени, а не его понятие, поэтому сейчас прошлое для нас — лишь форма его восприятия. Если мы обратимся к опыту переживания прошлого, мы заметим, что прошлое для нас — череда разрозненных моментов.

Эти моменты отпечатались в нас как некое переживание, зафиксированное и осознанное, и чем сильнее, значимее это переживание, тем более точно оно нами помнится. Итак, если рассмотреть эту последовательность моментов прошлого, мы обнаружим, что мы не помним вообще, мы помним что-то конкретное.

Даже в нашем языке слово «память» всегда обращено к чему-то: память о чем-то, о ком-то. Голос, запах или ссора — это воспоминание всегда имеет образ.

Память — способность как можно точнее воссоздать этот образ, детальный и некогда настоящий, тогда как само прошлое, к которому он относится, — это время вообще, а не конкретно взятый момент. Таким образом, память воссоздает не само прошлое, а образ прошлого, ведь само прошлое, во всей своей протяжности, остается для нас недоступным.

Здесь следует затронуть еще две способности, относящиеся к двум другим формам восприятия времени — настоящего и будущего. В настоящем мы прибегаем к способности восприятия, при котором память почти не задействована, ведь в самом акте восприятия есть лишь следы прошедшего момента, воссоздаваемые памятью при обращении внимания на сам этот акт.

Восприятие — это всегда то, что происходит здесь и сейчас. Если же говорить о будущем, то, на первый взгляд, говорить о его восприятии и переживании в принципе невозможно, поскольку будущее еще не настало и может пребывать лишь в форме возможности того, что может или должно произойти.

Поэтому о будущем мы можем говорить лишь исходя из способности воображения, но, в противоположность памяти, воображение не может быть направлено на конкретный образ, поскольку еще нет момента будущего, а есть будущее вообще. Память — всегда конкретна, в воображении же конкретное необходимо расширяется до всеобщего как чистой возможности.

 

Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

 

У навязанного нам ощущения последовательности происходящего есть легко обнаруживаемая черта — его изменчивость. Происходящее, воспринимаемое нами здесь и сейчас, меняется в каждый момент времени, время в такой форме восприятия текуче и изменчиво, но если мы попробуем описать наш опыт переживания прошлого, то подобной изменчивости не обнаружим.

Перефразируя, спросим: изменчиво ли прошлое? Ответ, который сразу приходит на ум, явно отрицательный, ведь прошлое дается нам в совокупности своих конкретных образов, неизменных и застывших. Значит, время, к которому они относятся, — застывшее, неизменчивое.

Однако память как способность воссоздания этих образов, благодаря чему они могут быть нам доступны, принадлежит моменту настоящему, изменчивому. Мы можем, как и в восприятии, вспоминать только здесь и сейчас, а не вчера или завтра.

Следовательно, при воспоминании, то есть при выполнении операции воссоздания образа прошлого, этот момент застывшего времени может размываться, крошиться или вовсе потеряться, представая нам уже не просто чем-то иным, нежели было на самом деле, — этот образ может и вовсе исчезнуть. Забыться.

В противоположность забытью этот образ, допустим, путанный и искаженный, все равно восстанавливается памятью во всей своей конкретности, а потому может обрастать новыми деталями, приобретать новые черты, даже те, что не имели места в момент его восприятия в настоящем.

Память теперь уже не столько воссоздает образ прошлого, сколько создает его, реконструирует, а значит, является не памятью, а воображением. Подобную ситуацию можно было бы назвать воображаемым прошлым, если бы это не противоречило самим понятиям прошлого и воображения.

Я упоминал, что сегодня многие, так или иначе, являются заложниками памяти, память обязывает их к чему-то, уже сама по себе ставшая призывом к действию. Но что, если теперь их определяет не память, а воображение, направленное по чьей-то глупости или невнимательности ко дню прошлому, а не будущему?

В фильме «Помнить» обыгрывается похожая ситуация: герой Кристофера Пламмера, 88-летний еврей Зев Гуттман, переживший Освенцим, выбирается из дома престарелых, дабы найти и убить своего мучителя, одного из охранников концлагеря — нациста Руди Курландера.

Страдая деменцией, Гуттман постоянно врывается в дома разных Руди Курландеров, однако те лишь однофамильцы, а не бежавшие нацисты. В конце главный герой находит того самого Курландера, тот его узнает и признается, что именно он бежавший нацист, но не мучитель Гуттмана, а его сослуживец, и что сам Гуттман — и есть тот самый охранник Освенцима, пытавший евреев Руди Курландер.

Переживание этого настолько сильно повлияло на Гуттмана, что он попросту забыл, кто есть на самом деле, всю жизнь мечтая о мести тому, кем оказался он сам. Воображаемое прошлое Гуттмана свело его с ума, так и не дав ни принять того, что произошло, ни даже запомнить.

Я знаю, что ты не любишь конкретных примеров в любых рассуждениях, я упомянул этот фильм, чтобы указать на память как способность исключительно репродуктивную, которая может лишь воспроизводить, а не производить.

В то же время воображение — способность продуктивная, она не может находиться лишь в области эмпирического, воображение есть связующее для конкретного и всеобщего, можно сказать, что оно относится как к эмпирическому, так и трансцендентному.

Если для многих то, что определяет сегодняшний день, есть репродуктивность, то как для этих многих может явиться что-то новое? Будущее будет лишь воссозданным прошлым, где само воображение — уже способность реконструкции, а не основание продуктивности.

В такой ситуации невозможно представление будущего. Моя некоторая сбивчивость в изложении может натолкнуть тебя на мысль, что память представляется мне вторичной или даже вредной.

В таком случае мне пришлось бы ратовать за какое-то коллективное беспамятство, кричать лозунги вроде «Никакого вчера, только завтра!», думаю, я бы даже нашел множество сторонников и, как это у нас водится, смог бы даже представить это политической программой, но подобная глупость даже мне кажется несуразной.

Память, как возможность обращаться к образам прошлого, необходимо связана с восприятием и воображением, а значит, с нашим восприятием настоящего и будущего, но связана лишь в своей синхронности с ними, а не как то главное и первостепенное, что определяет наш опыт и нас самих.

По-другому: обращаясь к образам прошлого, мы необходимо должны возвращаться к себе, осознавая данный переход как некую самокритику, как постановку вопроса о самих себе, то есть о наших границах. Память позволяет нам переживать прошлое время, но никак не определять время будущее.

Мои рассуждения о памяти вышли несколько беглыми, и я бы хотел еще о многом тебе рассказать, например, о ностальгии и связи этого феномена с настоящим, но боюсь, что из этого выйдет то, что лучше всего у меня получается, — словесный коллаж из разрозненных кусков мысли. Поэтому я приберегу их для следующих писем, надеюсь, из них выйдет что-нибудь цельное…

 

Читать письмо VII

Вступая в клуб друзей Huxley, Вы поддерживаете философию, науку и искусство

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Получайте свежие статьи

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: