«МЫ ДВИЖЕМСЯ К ТОЧКЕ ОМЕГА»: интервью с философом Вадимом Рудневым
Вадим Руднев (1958) — известный философ, культуролог и семиотик. Автор множества книг по философии постмодернизма, психоанализа, философии языка / newcinemaschool.com
Каким, на ваш взгляд, является место философии в современном мире? И вообще, есть ли для нее место сейчас? Речь идет именно о философии, а не об одноименной академической дисциплине.
Вадим Руднев: Да, безусловно, место философии есть, это подтверждается тем, что философы активизировались в связи с пандемией. О пандемии говорят очень многие, в частности мой заведующий кафедрой Федор Иванович Гиренок — он написал книгу об этом.
Можно указать на французских и немецких философов, которые в публичном пространстве активно обсуждают эти темы, и их голос слышен. Вот вам примеры того, что философия имеет место в этом мире, что она актуальна.
По вашему мнению, нынешняя позиция философии какова, каково именно ее место в мире? Что это? Чем она, например, отличается от того, какой была философия, скажем так, в послевоенное время, в ХХ веке, когда появилась целая плеяда французских философов?
В. Р.: Я приведу конкретный пример: у меня есть лаборатория по изучению человека и культуры XXI века, она междисциплинарная, но там работают в основном философы. Чем мы занимаемся? Мы проводим заседания, в которых участвуют люди творческих профессий.
Сейчас для меня философия — это не деятельность мыслителей и для мыслителей, это создание особой среды для людей творческих профессий: для музыкантов, актеров, художников, режиссеров, чтобы обогащать знания о мире.
У меня появляется очень много новых знакомых, и все они читают мои книги, которые я раздариваю в большом количестве.
То есть, иными словами, вы сейчас рассматриваете философию как некий импульс творческой активности человека, независимо от сферы, в которой она проявляется?
В. Р.: Совершенно верно.
А как вы полагаете, насколько, в принципе, к философам прислушиваются? В данном случае меня интересует, насколько философия влиятельна в современном мире? Потому что на этот счет существуют разные взгляды — возьмем, например, замечательное эссе «Цивилизация спектакля» Варгаса Льосы, который говорит, что в общем философы утратили свое место, и теперь на их месте оказываются шоумены.
В. Р.: Я вам отвечу опять-таки из своей практики. Вчера мы с женой ходили на замечательный спектакль, кстати, по приглашению актрисы, которая прочитала мою книгу «Новый трагизм, психологические аспекты выхода из постмодернизма». Спектакль поставили по роману «Война и мир» Толстого. И вот я почувствовал воздействие моей книги на этот спектакль. То есть мой философский труд повлиял на эту конкретную замечательную постановку.
Это область искусства, а социальная жизнь? Скажем, то, что называется повседневностью.
В. Р.: Более конкретно, пожалуйста.
Я имею в виду повседневную жизнь социума, если рассмотреть ее как пространство, в котором могут быть очаги культуры. Например, в античной Греции была Агора…
В. Р.: Да, я понял ваш вопрос. У меня есть друг, который занимается строительством домов по особой технологии. И он меня однажды попросил, чтобы мы вместе написали философскую книгу — она называется «Философия строительства домов».
Этот человек полностью погружен в повседневность, ему абсолютно чуждо философствование, но я на него очень сильно влияю, и волей-неволей мы эту книгу создали, опубликовали, и она была с интересом прочитана практиками, вроде бы далекими от философии.
Извините, что я привожу примеры только из своей практики. Я не слежу за фундаментальной философией, я сижу дома и пишу книги.
Если говорить о направленности философии, о стиле философии, изменилось ли существенно и то и другое в сравнении с эпохой постмодернизма, или эта эпоха продолжается?
В. Р.: В широком смысле эта эпоха продолжается. В широком смысле и постмодернизм был всегда, и «Евгений Онегин» — это постмодернизм, который тоже существовал всегда, и мы от него никогда не избавимся. Так же, как и от пандемии.
Мир никогда не будет прежним, таким, как до пандемии. Но в узком смысле постмодернизм закончился где-то в конце 90-х годов, и мы приходим к новым высказываниям. То есть мы очень злоупотребляем цитатами, и этому посвящена моя книга «Новый трагизм. Проблемы психологического выхода из постмодернизма». Я хочу привести пример заведующего кафедрой философской антропологии Федора Ивановича Гиренка. Он создал свою антропологическую школу.
Она связана с философской антропологией, которая описана во «Введении в сингулярную философию». Так вот, жизнь человека, по Гиренку, это галлюцинации. Он понимает галлюцинации не клинически, а по-своему, и это явный отход от постмодернизма в сторону так называемого реализма.
Как вы интерпретируете эту сингулярную философию, что она для вас?
В. Р.: Вы знаете, я хочу с Нового года плотно заняться изучением книги Федора Ивановича и пока на ваш вопрос я ответить не готов. Для меня это абсолютно новый логос, нечто совершенно неведомое.
Книгу его я даже не дочитал, она очень сложная, потому что, к примеру, я очень люблю Эйнштейна, я привык работать в русле аналитической философии, а философия сингулярная для меня пока что — темный лес, но в будущем году я займусь ею непременно и даже, возможно, допишу последнюю книгу.
Если, скажем, посмотреть на перспективу, как вы думаете, насколько реально возрождение философии в том исходном, первичном, виде, в котором она появилась в эпоху осевого времени, если использовать термин Ясперса?
В. Р.: Нет, я думаю, что она не возродится в таком виде. Она приобретет какую-то иную форму. Был такой замечательный физик — Паули — и он говорил, что надо, чтобы физика и психология стали одной наукой. В этом смысле я очень хочу порекомендовать читателю вашего альманаха книгу Михаила Борисовича Менского «Сознание и квантовая физика».
Вы имеете в виду эверетику, да? Я как раз хотел к этому подойти. В ее основе методологические разработки Эверета о многомирии.
В. Р.: Да, я про это говорил — мультиверс. Так вот, об этой работе я написал статью, и сейчас у меня выходит книга «Про параллельные миры». В ней речь о том, что мы все живем в параллельных мирах, просто наше сознание прячется за шорами, которые надеваются на нас, чтобы мы не сошли с ума.
В разные эпохи путь отдельного человека как-то прямо или косвенно был связан с социальным, культурным пространством. Так вот, в связи с этим, вероятно, немного странный вопрос: как вы полагаете, возможен ли сейчас путь некоего абсолютного одиночки, который целиком сам начинает, так сказать, создавать свою реальность?
В. Р.: Да, вы знаете, это возможно. Вот я такой одиночка, хотя сейчас я очень много общаюсь с людьми, но, в принципе, когда у меня депрессия, я замыкаюсь в себе и пишу свои книги, ни о ком не думаю, мне совершенно наплевать, какого обо мне мнения другие, я выстраиваю свою реальность.
У меня есть книга «Новая модель реальности», за которую я получил премию Андрея Белого. Так вот, я думаю, что один в поле воин, что одиночка очень много может сделать, если он, конечно, живет против жизни. Жить против жизни — это значит жить против второго начала термодинамики.
Сейчас вот такой совсем будет странный вопрос, но для меня он актуален. Когда-то Зигмунд Фрейд говорил о царстве матерей, то есть некой силе, которая уничтожает индивида ради такой бессмертной родовой плазмы. Как вы полагаете, возможно ли в принципе такое восстание одиночки, которое способно преодолеть гравитацию смерти?
В. Р.: Да, вы знаете, у меня одна из книг называется «Эксперимент со смертью, представление новой модели бессмертия». Очень сложно преодолеть смерть, но это возможно. Для этого нужно, как я говорил, жить против жизни, есть коренное понятие — это метанойя. Что такое метанойя? В традиционном христианстве это означает покаяние.
То есть переосмысление?
В. Р.: Это изменение ума в христианстве. «Покайтесь, пока не приблизилось Царствие Небесное» на языке христианства означает «Измените себя, измените свой ум, ибо приблизилось царство высшей сознательности». Но это осуществимо лишь для очень немногих людей, к которым я себя не причисляю. Я просто писатель.
А как вы полагаете, какой это путь? В чем его основные принципы или правила?
В. Р.: Для этого нужно самовоспоминание. Гурджиев говорит, что мы себя совершенно не помним. Нам кажется, что это не так, но на самом деле мы спящие машины, работающие в сломанном режиме, машины желаний. И нужно все время помнить себя — это очень трудно, для этого нужны очень тягостные упражнения, и это возможно только для одиночек.
Что такое самовоспоминание для вас? Именно в вашей интерпретации, не гурджиевской.
В. Р.: Для меня самовоспоминание — это такой прообраз вдохновения. Когда у человека есть вдохновение, он забывает все вокруг и помнит свою самость, а самость — это термин для православного человека, означающий Иисуса Христа. И если ты помнишь Христа, если ты помнишь, что все время его распинают (Хайдеггер говорит, что Христа продолжают все время распинать), то ты находишься в состоянии самовоспоминания.
Если расширить и убрать такие религиозные коннотации, какова суть самовоспоминания? Если, например, посмотреть на тот путь, который проложил Зигмунд Фрейд, и, кроме него, очень и очень немногие, скажем, тот же Лакан, чем он является, с вашей точки зрения, для позиции психоанализа? Чем будет самовоспоминание сквозь призму психоанализа?
В. Р.: Сквозь призму психоанализа самое основное — это вдохновение. Возьмем, например, Лакана и его великолепные семинары, на которых он говорит непонятно, но сквозь эту тираду непонятных слов и выражений проскальзывают совершенные жемчужины подлинных откровений.
Насколько вы рассматриваете происходящее сейчас в контексте эсхатологического видения? То есть можно ли сказать, что то, что происходит сейчас, — это нечто большее, чем, условно говоря, «конец эпохи»? В данный момент, вероятно, мы наблюдаем что-то несравненно более масштабное. Как вы думаете?
В. Р.: То, что сейчас происходит, мы не в состоянии адекватно оценить. Я вообще не люблю говорить о пандемии, для меня она создала такой уютный мирок: я не езжу в университет, лекции читаю на дистанции. Но, конечно, весь мир очень изменился, и происходит что-то очень амбивалентное — на самом деле, не факт, что плохое, а просто очень значительное и пока что очень сложное для нашего понимания.
Есть у вас какие-то догадки, что это? Догадки, проблески какого-то предвидения. Или вообще какая-то фантазия. Что это может быть? В какую сторону идут изменения?
В. Р.: Это вроде того, что я всегда, следуя за Тейяром де Шарденом, называл точкой Омега. Какое-то единение человечества перед лицом общей опасности.
То есть вы полагаете, что если отталкиваться от Умберто Эко, его видения Нового Средневековья, то будет новый синтез, а не новый раскол?
В. Р.: Я бы очень хотел этого.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
