Иллюстрация Беатрис Вильяфлор / dailynorthwestern.com
Немецкий философ Теодор Адорно когда-то написал свои знаменитые слова про невозможность искусства после Освенцима, назвав это варварством.
Драма Джонатана Глейзера «ЗОНА ИНТЕРЕСОВ» (THE ZONE OF INTEREST, 2023), вслед за каннским серебром получившая только что две премии «Оскар» (как «лучший иностранный фильм» и за «лучший звук»), — это не просто пример искусства (да еще и высокого) после Освенцима, но и искусство об Освенциме.
Химически чистое большое кино, поднимающее современные темы (возврат кровавых времен) на историческом материале. На экране — бытописание семьи Рудольфа Гёсса, коменданта концентрационного лагеря Аушвиц, чье название давно стало синонимом самого понятия «Холокост».
Гёсс (Кристиан Фридель), его жена Хедвига (Сандра Хюллер) и пятеро их детей обитают в уютном раю с зелеными лужайками, клумбами, кустами роскошных цветов, садом и бассейном, не замечая грохочущего и дымящего по соседству ада.
Тема Холокоста давно уже превратилась в благородную рамку для жестоких и не очень мелодрам. Позабыв о словах Теодора Адорно, популярная индустрия давно наладила поточное производство бутиковых, обезжиренных драм, не нарушающих личного комфорта зрителя, — от «Жизнь прекрасна» с «Женой смотрителя зоопарка» до «Мальчика в полосатой пижаме».
Лишь самые отважные художники решались на смелые эксперименты в этой области, пренебрегая зрительским комфортом и политкорректностью.
Первой, кто решился вытащить весь ужас Холокоста на экран, чтобы разобраться с причинами его породившими, была Ванда Якубовска. Моральное право снять об этом дал режиссеру тот факт, что в прошлом она сама была узницей Аушвица и Равенсбрюка. «Последний этап» (1947) снимался на территории концлагеря с местными жителями в роли лагерной охраны. Идея фильма пришла Ванде Якубовской еще в заключении, а сценарий ей помогла написать другая узница — Герда Шнайдер.

Тревелингом по разрушенному Аушвицу открывается короткометражный «Ночь и туман» (1955) француза Алена Рене. Взяв в качестве вывески название гитлеровской директивы, позволявшей безнаказанно похищать антинацистских активистов на всех оккупированных территориях, Рене, который через несколько лет снимет свой шедевр про другие ужасы Второй мировой («Хиросима, любовь моя» 1959), ловко монтирует сцены комфортной жизни эсэсовцев с горами трупов у газовых камер.
«Банальность зла», как сформулирует описанное Рене через пару лет Ханна Арендт. Шок от «Ночи и тумана» был столь велик, что немецкое посольство во Франции даже пыталось сорвать каннскую премьеру. Но безуспешно.
Оторопь вызывает и хроника, отснятая в 1945 году молодым Альфредом Хичкоком и Сидни Бернстайном, на базе документов из архивов британской, американской и советской разведки. В смонтированном на ее основе фильме «Наступит ночь» (2014) режиссера Андре Сингера содержатся жуткие сцены лагерного быта и то, что осталось там после бегства нацистов, очевидно, старавшихся уничтожить следы своих преступлений. После запрета британского правительства демонстрировать хронику Хичкока и Бернстайна она пролежала на полке целых 70 лет, прежде чем сложиться в отдельный фильм.
Определенный эстетический тренд в теме Холокоста задали три фильма — «Шоа» (1985) Клода Ланцмана, «Список Шиндлера» (1993) Стивена Спилберга и «Сын Саула» (2015) Ласло Немеша.
В своем невыносимо красивом и неудобном фильме Ланцман — мыслитель, соратник Жан-Поля Сартра и Симоны де Бовуар, — задаваясь тем самым вопросом Теодора Адорно, дает коллективный портрет участников страшных событий и свидетелей — от членов зондеркоманд, охранников и функционеров Третьего рейха до простых поляков, живших неподалеку и наблюдавших за тем, как эшелоны, один за другим, прибывали в Треблинку, Аушвиц, Хелмно; и, собственно, самих машинистов тех «смертельных» составов. Не показывая фактически ничего (в фильме нет ни одного хроникального кадра), «Шоа» буквально оставляет ожог, провоцирует сердечный приступ.

«Список Шиндлера» вообще годами не выходит из «топов», еще при рождении превратившись в классику. Критикуемый за излишний оптимизм и некоторую «сказочность», фильм Спилберга про немецкого бизнесмена, гуляку и плейбоя, спасшего более 1000 евреев, оказался настолько революционным, что на годы вперед определил эстетику драм о Холокосте.
Вплоть до «Сына Саула», задавшего совершенно новый эстетический уровень. А может, и новый уровень ужаса. Ведь увенчанная «Оскаром» («лучший иностранный фильм») и каннским гран-при, дебютная драма венгерского режиссера Ласло Немеша — это не что иное, как репортаж из настоящего ада, где обитает угрюмый и забитый главный герой, венгерский еврей, член зондеркоманды, обслуживающей работу смердящей фабрики смерти.
Ручная камера призраком везде волочится за главным героем, которому посреди этого расчеловеченного пространства вдруг померещилась прошлая тихая жизнь и незаконнорожденный сын, тело которого он теперь задумал взять с собой в побег. Взять, чтобы как положено похоронить, с молитвой. Похоронить и хоть так остаться человеком. Не выжить, а именно остаться человеком.
«Зона интересов», которую Стивен Спилберг назвал «вторым лучшим фильмом про Холокост после моего», претендует стать четвертой такой драмой-трендсеттером в истории. Фильм о Холокосте для Глейзера — британца еврейского происхождения — не просто творческий жест, но личное высказывание.
Взяв за основу одноименный роман Мартина Эмиса, он решает свою задачу исключительно через атмосферу — холодную до стерильности, предлагая зрителю сеанс ужасающего вуайеризма и целых два фильма вместо одного.
Первый — бытописание семьи коменданта Аушвица Рудольфа Гёсса, с хирургически выверенной хореографией камеры и детально продуманными, фронтально снятыми мизансценами (Глейзер снимал своих артистов тщательно спрятанными на площадке скрытыми камерами, почти без крупных планов). Безупречно безэмоциональный, ледяной фильм оставляет зрителя наедине с его критическим мышлением.

Второй фильм — это квазидокументальный звуковой репортаж (Тарн Уиллерс и Джонни Берн за эту свою работу получили премию «Оскар») из самого что ни на есть ада, пренебрегающий зрительским удобством. Мы лишь слышим страшные крики жертв, выстрелы, лязганье металла. Тут нет ни монтажной ясности, которая могла бы подсказать зрителю правильную эмоцию, ни утешения, ни эмоциональной опоры.
Автор ставит нас в неловкое положение случайного свидетеля ужаса, подглядывающего за героями (являющимися бенефициарами этого ужаса) из безопасного места.
«Зона интересов» — фильм-диссонанс, от которого практически невозможно расчувствоваться. Ужасающая звуковая партитура здесь рифмуется с болезненной чистоплотностью и педантичностью Гёсса, с обилием белого в кадре, бесстрастными механистическими рассуждениями о методах усовершенствования технологии истребления узников лагеря и отчаянным желанием жены Гёсса во что бы то ни стало сохранить этот их райский сад, когда приходит известие о переводе мужа в связи с повышением в другое место; с безмятежной игрой детей, один из которых возится с солдатиками, а второй — с коллекцией золотых зубов.
Режиссер не впадает в драматизм и не ограничивается сухой документацией. Перед нами не просто историческое кино, не просто высокое искусство об Освенциме после Освенцима. Это попытка понять сегодняшний кровавый век, природу такого еще необъяснимого зла нынешнего.
Глейзер смешивает прошлое с настоящим, истину и видимость, говорит о вещах страшно неудобных для современного человека; его подсознательном желании отвернуться от трагедии, вытеснить из своей повседневности любое упоминание об ужасе и трагедии, провести санитарную обработку самой истории с ее темными пятнами.

Неудобное здесь убирают — подметают, моют и пылесосят. Лишь бы посетители могли увидеть артефакты (чемоданы, обувь, одежду), которые вот уже восемьдесят лет как остаются без своих владельцев. Неудобен и сам фильм Глейзера, ставящий вопрос о том, как выжить и сохранить в этом мире хоть какие-то остатки этики и совести.
Каннское жюри ограничило его гран-при и наградой ФИПРЕССИ, предпочтя отдать конкурсное золото драме, не покушающейся на зону комфорта, — «Анатомии падения». Впрочем, не одним своим фильмом Глейзер атаковал атомизированный зрительский уют, но и речью, произнесенной им во время «оскаровской» церемонии.
Этнический еврей, режиссер, на лацкане пиджака которого красовался значок поддержки Палестины, «не отказался от своего еврейства», а выступил против того, «чтобы еврейство и Холокост были присвоены оккупацией, которая привела к конфликтам для стольких невинных людей». Намек на действия Израиля в Газе.
Страшным скандалом обернулись слова: «Наш фильм показывает, к чему приводит дегуманизация в ее худшем проявлении. Она формирует все наше прошлое и настоящее. Будь то жертвы 7 октября в Израиле или жертвы продолжающейся атаки на Газу: все они жертвы дегуманизации. Как нам этому противостоять?»
— Это правда, что моей семье жилось хорошо в Освенциме. Выполнялось каждое желание моей жены и детей. Дети могли играть вволю, у жены было столько любимых цветов, что она чувствовала себя как в раю, — писал Рудольф Гёсс в 1946-м, за год до своей казни в польской тюрьме. — В Освенциме, как в раю…
При копировании материалов размещайте активную ссылку на www.huxley.media
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.