Иллюстрация: Всеволод Швайба. Венчание. Фрагмент. Цветная тушь, перо
Сергей Форкош — украинский мыслитель, доктор философских наук, переводчик, основатель Института социокультурных трансформаций, координатор совместных проектов с философским факультетом Венского университета.
Что я помню из прошлой жизни? Скажу одно: помню я острыми, раскаленными фрагментами. Сложи коллаж из прочитанного — это и будет моя жизнь.
БЕЗ ПАМЯТИ
Ловится запах вербы, вислоухо свисавшей у реки задолго до того, как приблизишься к ней. Сандалии мои истоптаны, ноги тонкие, но как и у всех детей, быстрые.
Ускоряю шаг, нет мочи терпеть, бегу! Вот он — берег! Одежда снята, и я уже в воде, уже неуклюже барахтаюсь в живой карпатской речке. Радуюсь, прыгаю из узловатой ветки вербы в теплую воду. Я лечу, я в небе, я в воде, я везде!
Спешу на стадион. Футбол, я играю, не мешают ни камни под ногами, ни рваные кеды. Красный и разгоряченный, я мчусь к воротам!
Все воспринимаю остро, избыточно, все меня ранит или чрезмерно восхищает, все вонзается в меня, зудит во мне. Посылают за чем-либо, все забыл, возвращаюсь опомнившись. Что, где я? Снова посылают, снова теряюсь. Что, где я?
Слышу ясно, твердо шагаю по тенистой улице, но вот сто шагов, и я уже мягко ступаю по облакам, увлекаюсь небесными заботами, но затем, опомнившись, снова назад, домой, получить задание — принести домой молока, три литра, теплого, парного…
Я беспокойный, я без памяти… мир переполняет меня, в мире растворен я мягкой, теплой субстанцией.
Летний день вечереет, на лавочке у дома моего шумно. Чую запах блинов из дома. Не бегу, жду, наслаждаюсь ожиданием, затем вскакиваю и мчусь по тихой моей улице! Дикие груши и высокие орехи прячут мой мир от перемен. Поздний вечер. Густой, сыроватый запах улицы заставляет меня трепетать. Я счастлив и я знаю об этом.
РАДОСТЬ
Украл книгу! Открываю пухлый философский словарь. Залежавшись десятилетие в сельской библиотеке, он хрустит, нерешительно разлепляет страницы и крепко пахнет интеллигентной влагой. Шрифт мелкий, слова — одни загадки.
Они манят меня, постепенно окружают. Переживаю радость тяги к словам. Процедура определения понятий для меня чудо, авторы словаря недосягаемо значимы.
Еще один сокрушительный удар — «Тезисы о Фейербахе». В пятнадцать я уже знаю, как я буду жить дальше. Больше ничего для меня не будет выше. Философия.
Пишу, радуюсь написанному. Слежу за сомнением Декарта.
ЛОЖКИ
Ковш сухо вгрызался в черную землю, плотно и сыро защищавшую свою целостность. В траншее начинала пробиваться вода, холодная и мутная, когда за нами приехал трактор, щуплый Т40 с разболтанными передними колесами. В потертом кузове нас семь человек.
Шумно и бодро становится в ожидании обеда. Подпрыгивая на кочках, держась за кривоватый борт прицепа, я осматриваю солнечные и теплые поля ячменя. Душистый запах поля впивается в меня. Я устал, я далеко от дома, но мне радостно.
Приехали, спрыгнули и в темпе, наперегонки — к умывальнику. Наваристый суп, макароны с мясной подливой. Обеденный шум, бодрый стук алюминиевых ложек. Все веселы, все шутят, ведь все понятно, все ясно. Вот она — наша работа, мы строим дом.
Было и так. Сутулый комбайн рыщет по полю ячменя. Шумит он, гудит и дышит удушливой пылью. Я чумазый от пыли, и светятся лишь синие мои глаза. Руки в солидоле и машинном масле. Шкивы комбайна тащат ремни. Ремни рвутся, стоим. Мат комбайнера столбом. Снимаем шкив, ждем. Прошусь охладиться. Бегу к прицепной бочке на поле. Прыгаю в теплую воду по шею. Смотрю из бочки на поле. Хорошо!
УДУШЬЕ
Сыплю проклятья институтам, ненавижу систему и бюрократов. Между мной и правдой истины в университете насидевшие места профессора. Некоторым предан, их превозношу, других хулю на каждом шагу. Первые компромиссы. Переживаю мучительно. Сжимаю скулы.
Начинаю лгать, чтобы не «нажить врагов». Адаптируюсь, социализируюсь. Шрамы останутся навсегда.
Университет — это душное и тесное пространство, которое переплетено сплетнями и заполнено отчаяньем юных и наивных душ, что разбили головы свои о красные стены. Университет похож на перегонку душ и от чистилища отличается лишь тем, что в последнем еще есть шанс на спасение.
ВСТРЕЧИ
Ненавижу все, что пишу. Нет системы, нет целостности, все рассыпано, мысли бледные, что ни скажу, все повтор. Переживаю встречу с Хайдеггером, уже возвращаюсь к Гегелю. Гуссерль постоянно плетет передо мной неоконченные глубины. Переживаю эманацию неоплатоников, учусь у Прокла. Снова Гегель, снова Шеллинг.
Рискую с Делезом, пренебрегаю Ницше. Учусь мыслить у Аристотеля, учусь переживать мышление у Гуссерля. Нахожу то и другое у Гегеля и Шеллинга.
Кант всегда рядом, но знаю, что он притаился. Много читаю, знаю больше, чем нужно, пользы мало от этого. Радуюсь мышлению. Нет никого рядом. Все выше или ниже меня. Злюсь на себя, но надежда, что смогу, теплится.
ЗНАКОМСТВА
Люблю и продолжаю любить слова. Герман Гессе все обо мне знает, читаю его в голос, трепещу, наливаюсь счастьем. Флобер пока недоступен. Несерьезен в отношении к Гоголю. Проблеск Бальзака, но нужны еще годы. И вот главное событие — Рильке. Жизнь моя стала другой. Рильке всегда рядом.
Погружаюсь в миры «Божественной комедии». Пугаюсь Гете, присматриваюсь, затем постоянно хожу за советом. Возвращаюсь к Гоголю, понимаю: это исток. Снова меняется мир — огненный Андрей Белый. Затем снова Гоголь.
Поднимаюсь на волшебную гору и переживаю трагедию гения, но Иосифа и его братьев оставляю на потом (потом пришло). Ну вот и Флобер. Пренебрегаю англоязычной литературой. Моя ошибка.
Учусь читать Генри Джеймса, созерцаю как он ткет магические полотна текста, которые воплощаются в узор. Фолкнер непреодолим. С шумом и яростью штурмую снова и снова, меняю тактику. Победа! Бабель и ритмическая мозаика слов. Но и что-то еще. Возвращаюсь к Гоголю и понимаю, что тут есть все…
ГОРЯЧЕЕ НЕБО
Внезапно я очутился в городе, где сутулые дома с выжженными глазами смотрят на детские площадки. Разбитые стены открывают прежний уют маленьких миров. Пыльные фрагменты обоев напоминают про атмосферу повседневной жизни. Стол на кухне упрямо упирается в посеченный пол. Дух жизни через разрезанный пополам дом медленно поднимается в тусклое, горячее небо.
Почти каждый предмет в доме потерял свое место и толпится с другими разорванными, пыльными, искалеченными вещами. Здесь так много обугленного. В отрытое небо смотрит детская комната. Стена разрушена, и кое-где обыденно торчат стальные прутья.
Небольшая деревянная кровать перекосилась, одеяло на ней все еще аккуратно сложено. Детские книжки погорели, наполовину уцелели лишь наиболее пухлые переплеты.
На полу почему-то разбросаны пара вилок и кухонный нож. Небольшой угол лицевой стены детской комнаты оголил кирпичи, которые раскошены, словно на разрыве вывернутого сустава. Переживаю войну.
Душа моя обуглилась. Глаза ничего не видят, я ослеп. Смотрю на книги, отворачиваюсь от них. Сотрясаюсь с землей, горю с полями, умираю в подвалах. Я покалечен, как и все…
СКАМЕЙКА
Прошло время, и я написал все, что хотел. Я нашел все, что искал.
Сгорбившись, я сижу на мокрой скамейке холодным вечером осеннего дня. Глаза мои больше не горят. Плащ и шляпа дороги мне. Нет во мне ни спокойного созерцания прошлого, ни радостного ожидания будущего, все одно. Спешу домой, ведь сегодня будут передавать мое любимое шоу…
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.